Благотворительная лекция Людмилы Петрановской прошла в поддержку фонда “Волонтеры в помощь детям-сиротам” . Сегодня у фонда множество программ по четырем основным направлениям – профилактика социального сиротства, помощь детям в учреждениях, содействие семейному устройству, работа над изменением законодательства, общественного мнения и всей системы коллективных учреждений для детей-сирот. Мы выкладываем запись лекции по согласию автора и за пожертвования, которые можно сделать на сайте фонда: https://www.otkazniki.r u/donation/

95% того, чему учат в школе – неактуально

Есть такое выражение: генералы всегда готовятся к прошлой войне. К родителям и педагогам это относится еще больше. Родители воспитывают детей в сегодняшнем дне. Когда мы думаем о том, чтобы было хорошо нашим детям, мы смотрим вокруг, анализируем окружающую действительность и из этого делаем выводы о том, чему их учить, чему не учить, куда направлять. Но при этом мы редко думаем, что к тому времени, как наши дети вырастут, сегодняшний день будет для них позавчерашним.

Но даже родителям тут даст очень много очков вперед школа, которая уже сегодня готовит детей к позавчерашнему дню. Уже сегодня 95% того, что учат дети в школе, на что там тратятся их время и силы, неактуально, нерелевантно даже сегодняшнему дню, не говоря уже про будущее. Это такой парадокс воспитания, что в каких-то других сферах мы планируем вперед, занимаемся стратегическим планированием, думаем, что будет дальше, а когда дело касается воспитания детей, мы как будто забываем про то, что время – идет, а жизнь – меняется.

За десять лет исчезнут 15% ныне существующих профессий

По прогнозам, за ближайшие десять лет исчезнет от 12 до 15% ныне существующих профессий. Ваши дети еще не вырастут, многие из них еще школу не закончат, а уже не будет 12-15% обычных, базовых профессий, которые сейчас есть вокруг нас. Мы с трудом можем представить, что будет через 20 лет, когда уже точно все ваши дети вырастут.

Современный мир отличается огромной скоростью изменений. Все помнят, когда у вас появился первый личный компьютер? А первый мобильный телефон? И в нашем зале уже есть люди, которые не помнят, как этого не было, не представляют, как могло не быть.

Вы никогда не задавали себе вопрос, почему часто действия многих остросюжетных сериалов происходят не в современном мире, а хотя бы в 80-е годы? Очень просто: если мы представим себе, что у героев есть мобильные телефоны, задача остросюжетности усложняется на порядок. Режиссеры просто переносят действие в те времена, когда нет мобильных телефонов. И сразу полно движухи: этот потерялся, этот ищет его, этот не знает, где он, этот не сказал, этот не понял.

А что делать сейчас, если у всех мобильники? Нужно придумать какую-то искусственную ситуацию, что, например, герой попал в какую-то зону, где нет сигнала или его заглушили инопланетяне. И так в десяти фильмах подряд.

Мобильный телефон – это не просто какая-то техническая штучка – она меняет нашу жизнь, наши отношения, например, с детьми, которые теперь растут в ситуации непрерывного контроля. Раньше ваши родители знали, что вы делаете целый день? А сейчас кто из вас готов смириться с тем, что вы до вечера не будете знать, где находится ваш ребенок, что он делает, надел ли шапочку, покушал ли?

Мамочка пишет в WhatsApp: «Ты шапочку надел?» Он отвечает: «Надел». Она снова пишет: «Сделай селфи и скинь».

Дети во многом разбираются лучше взрослых

Насколько сильно меняет жизнь интернет? Во всех смыслах, начиная от возможности удаленной работы, заканчивая тем, что мы больше не можем контролировать, что и когда узнает наш ребенок.

Некоторые спрашивают психологов: «С какого возраста можно разрешить ребенку завести страницу в соцсетях?» Ребята, он у вас забыл спросить! Он за минуту на перемене с телефона одноклассника все заведет, везде зайдет, куда захочет, а вы даже не будете знать.

Да и вообще ребенок в этом разбирается лучше вас.

Это тоже очень интересное новое явление – у нас сейчас дети часто разбираются в чем-то лучше, чем взрослые. Никогда в истории человечества такого не было, а сейчас это норма.

И в ситуации таких быстрых изменений, такой непредсказуемости, такой многозначности взрослые нервничают, они не знают, что будет дальше. Не случайно сейчас так популярны футурологи, которые пытаются понять, что же будет дальше. Когда родители нервничают, они начинают давить на детей, требуя от них соответствия будущему, о котором мы не знаем.

Мне кажется, это особенность нашего времени: с одной стороны, мы понимаем, что не можем предугадать будущее, с другой стороны, мы переживаем. Но переживать из-за будущего невозможно, потому что невозможно переживать из-за того, чего не знаешь!

Поэтому мы переживаем из-за того, что можем себе представить. Как он сдаст ЕГЭ, усваивает ли те 95% ненужного материала школьной программы, выучил ли он это, запомнил ли другое. Беспокойство находится в очень древних слоях мозга, это такая инстинктивная программа, реакция на стресс, а сверху надстроен умный кортикальный мозг, который не любит когнитивного диссонанса, когда мы беспокоимся непонятно из-за чего. Мозг немедленно начинает искать причину, подгонять задачку под ответ. И – вот оно, надо беспокоиться из-за ЕГЭ. Хоть какая-то логика.

Есть много возможностей доверстать свое образование

Я сейчас очень много общаюсь с людьми из России, которые переехали в Европу с детьми и ходят в местные школы. Обе стороны обалдевают друг от друга.

Говорят, швейцарское министерство образования проводит специальное совещание, где обсуждает, что делать с русскими мамами. Им дали название «мама-вертолет». Это мама, которая, как квадрокоптер, нависает над ребенком и следит за ним, беспокоится.

При этом моя молодая коллега, которая уехала в Европу несколько лет назад, говорит, что там вообще другое отношение к образованию: сразу после школы в университеты идут либо ярко выраженные интеллектуалы-ботаники, которые будут заниматься исследованиями, либо дети богатеньких родителей, у которых это вариант продления детства.

Все остальные предпочитают сначала поработать и осмотреться какое-то время или, работая на низкоквалифицированных работах, поездить по миру. Побывать в качестве ассистентов и помощников в разных сферах, потом идут в какой-то бакалавриат. После его окончания год или несколько лет работают, а потом идут в магистратуру, иногда по другой специальности.

На первом курсе бакалавриата сидят рядом бывшие школьники, и те, кому 30 и те кому 50. И это нормально. У человека раньше не было возможности, или он еще не понимал. что это его.

Но мы держимся упорно: если детка не поступила после школы в университет – жизнь не удалась, я плохая мать, вообще все ужасно, катастрофа, «дворником будет!».

Прогнозы сейчас говорят о том, что дети, рожденные в новом веке, после 2000 года, с большой вероятностью будут жить 100-120 лет, если ничего не случится катастрофического. А вы им выносите мозг из-за контрольной по химии.

Иногда просто, может, поговорить с ребенком о том, что ему жить 120 лет, чтобы он не планировал прыгнуть с крыши из-за плохого экзамена или несчастной любви? Может, поговорить с ним о том, что впереди у него еще долгая жизнь, и все это еще 10 раз изменится, и, если он захочет выучить химию (вдруг она ему понадобится), это возможно.

Посмотрите, какое сейчас огромное количество возможностей доверстать свое образование, если в свое время вы его не получили. И это модель, к которой мы будем двигаться. Мы будем учиться не раз и на всю жизнь, а в течение всей жизни учиться и переучиваться много раз.

А мы пытаемся прививать детям взгляды наших родителей

Еще пример. Как много внимания мы уделяем иностранным языкам. Действительно, в современном мире без английского никуда. Плохое знание языка нашу науку очень сильно тормозит, потому что у нас среднестатистический соискатель кандидатской степени иногда не может прочитать современные статьи.

Но, судя по всему, нас отделяет пять, максимум десять лет от очень хорошо работающего синхронного google-переводчика, после чего все эти часы и годы, потраченные на английский язык, будут просто не нужны. Да, google-переводчик не позволит вам никогда читать Шекспира в подлиннике, наслаждаясь, но какой процент вроде бы знающих английский сейчас это делает? А кто-то все равно будет, почему нет.

Экзотические хобби у людей всегда останутся. Через 15-20 лет экзотическим хобби станет умение водить автомобиль, так же как сейчас кому-то нравится и он на лошадке умеет кататься. Люди ищут специальные места, где этому учат и берут за это деньги немаленькие, и катаются для удовольствия. А когда-то было ненормально, чтобы люди не умели скакать на лошади.

В этой ситуации мы занимаемся тем, что по-прежнему переживаем за детей и пытаемся прививать им те же взгляды, те же представления о том, что правильно, что лучше, что хуже, какие были у наших родителей, у наших предков.

Когда у вас слишком крутая лестница, вы инстинктивно хватаетесь за перила. Когда происходит слишком быстрый темп изменений, люди инстинктивно хватаются за ностальгию и думают: «Вот как хорошо было раньше». Слышали ностальгические: «Вот раньше в советской школе хорошо учили», «А вот раньше там дети слушались родителей», «А вот раньше дети уважали», «А вот раньше дети книжки читали»? Психологически это очень понятно.

Другой вопрос: ты ностальгируй – не ностальгируй, а линия времени идет в одном направлении. Конечно, может быть, у нас случится всемирная религиозная фундаментальная революция и мы все будем ходить в паранджах, или случится ядерная война, и мы будем силками ловить кроликов двухголовых и разжигать от солнца костер, но это уже совсем форс-мажор. Но мы все-таки надеемся на лучший вариант, что у всех хватит мозгов до такого не довести.

Топ-6 устаревших идей, которые мы до сих пор внедряем в головы детей

Когда я готовилась к лекции, составила список страхов поколения.

Идея №1: Хорошо иметь на всю жизнь надежную профессию

Конечно, есть профессии, которые, наверное, точно не исчезнут. Какие-то врачи все равно будут, но это будут врачи, которые, скорее всего, будут очень мало похожи на сегодняшних. И чтобы таким стать, человеку надо будет переучиваться примерно полностью.

Когда я заканчивала школу и уже тогда хотела поступать на психфак, мне говорили: «А кем ты будешь работать? Ты понимаешь, что психолог – это только работа в клубе тех, кому за 30». Нужно начать с того, что «для тех, кому за 30» – это уже смешно. Тогда был специальный клуб для неликвида, тех, кто не нашел себе пару до 30 лет, и вот только с помощью психолога и специально организованных танцулек они имели шанс на создание семьи. Сейчас народ в 30 лет только чешет затылки: «Жениться – не жениться, выходить замуж – не выходить, или еще подождать», не раньше. Не говоря уже о том, что психологи стали очень востребованы.

Но они же не придумывали, это так и было. У меня были друзья-филологи: жена училась на отделении классической филологии, изучала древнегреческий и латынь, а муж учился на отделении славянской филологии и изучал языки братских народов (это было в советские времена). И пока они учились, было очевидно, что у мужа верный кусок хлеба в руках, потому что переводы разных коммунистических писателей шли, приезжали делегации, это был постоянный объем работы. А она учится какому-то непонятному женскому рукоделию, какой-то дурацкой латыни, которая никому не нужна. Потом случилась перестройка, муж остался без работы, а она была нарасхват, потому что все стали открывать классические гимназии, все желали учить детей латыни.

Идея №2: Нужно копить деньги

Следующее убеждение, доставшееся нам от бабушек, но его мы исповедуем сами и пытаемся внушить детям – нужно откладывать на «черный день», вообще копить деньги. Но что такое в современном мире «копить деньги»? Как? Помните у Агаты Кристи: он ей оставил сколько-то фунтов, она их положила в банк под проценты, жила на них в своем миленьком сельском домике с двумя спаленками и с маленьким садиком возле него, и пила чай у Тиффани иногда.

В современном мире это невозможно, все ставки уже давно отрицательные, а копить и откладывать деньги можно только на какую-то очень короткую перспективу. Дальше что с ними делать? Надо их куда-то вкладывать, а куда – нужно знать. Просто так принести в банк, положить и успокоиться невозможно, в чулок положить еще глупее. Хотя не знаю, что глупее: может, в ситуации банковского кризиса в чулок умнее. Но стратегия «копи деньги и будет тебе счастье» больше не работает.

При этом часто мы приучаем детей к бережливости, к чему-то такому, что тоже часто сегодня не релевантно. В современном мире чаще просто поменять какую-то вещь, чем трястись над тем, чтобы ее не порвать и не испачкать. Это объективнее и правильнее со всех сторон. С экономией, в том числе и денег, времени и прочего, не считая нервов. .

В книжке «SelfMama» я писала лайфхак для работающей мамы. Если у вашего ребенка в школе есть форма, купите в три раза больше одежды, чем ему нужно объективно. Таким образом вы сэкономите свое время и не будете вынуждены стирать и сушить феном эту форму в ночи, в воскресенье или субботу, если вы работали.

У людей шок: как это так? что сказала бы моя бабушка, если бы я купила в три раза больше одежды, чем нужно моему ребенку? Хорошо, садимся, пересчитываем. Сколько стоит лишняя юбка или лишний жилет для вашего ребенка? Сколько стоит ваш рабочий час? Часто это люди, у которых рабочий час стоит больше, чем стоит юбка, но при этом бабушка не велела.

Идея №3: Нужно копить знания и во всем разбираться

Я говорила про «копить деньги», а теперь буду про «копить знания». Человек должен все знать. Ребенок должен все прочитать. «100 книг, которые обязательно должен прочесть ваш ребенок», «100 фильмов, которые обязательно посмотреть». Музеи по списку обязательно, то обязательно, это обязательно. А представление о том, что важно накопить знания, не релевантно вообще в современности.

Объем информации такой, что накопить его невозможно, при этом доступность этой информации такова, что помнить ее нет никакого смысла. Абсолютно нерелевантно. Школа полностью сидит на этом – накопить знания. Широкая образованность, эрудиция 50 лет назад давали конкурентное преимущество, а сейчас единственное, где вы можете это применить – пойти играть в игру в телевизоре.

На самом деле в современном мире – все об этом говорят – гораздо эффективней ориентироваться в море информации, уметь ее добывать, уметь структурировать, уметь различать достоверную информацию и фейк. Где этому учат? Человек сам научится в интернете. Не в школе, не у родителей. Кто-то научится, а кто-то нет.

Идея №4: Нужно все делать хорошо, качественно

Нужно все делать хорошо, не спустя рукава, не тяп-ляп, качественно. Мой дедушка говорил: «Нельзя ничего делать тяп-ляп». Не релевантно. Если в современном мире вы попытаетесь все делать хорошо, вы не долго протянете, честно вам скажу. Задача в современном мире, наоборот, прямо противоположная – уметь ловко и быстро определять, что мы делаем максимально хорошо, что мы делаем приемлемо, а что мы делаем тяп-ляп.

Вот этому как раз школа учит хорошо, потому что задают так много, что сделать все невозможно. Если родители не выносят детям мозг со своей стороны и не требуют этого безумия, чтобы рефераты по москвоведению были написаны на 5 баллов самостоятельно после изучения литературы.

Кто постарше, помните типичный объем домашних заданий, например, в начальной школе? Три примера и одно упражнение. Вы посмотрите, что сейчас задают! Эта ситуация учит детей как раз делать выбор, но важна позиция родителей: стоят ли они, нависают, что все нужно делать хорошо, а потом жалуются, что ребенок 5-6 часов сидит за уроками, с неврозом, с истерикой.

Или они говорят ребенку, что в этой ситуации все сделать невозможно, давай, ориентируйся, разбирайся, что можно сократить, а что нужно сделать качественно, давай я тебе помогу. Необходимая компетенция в современном мире – ранжировать задачи: что нужно делать на совесть, что нужно делать на уровне «сойдет», что нужно делать, лишь бы отвязались.

Идея №5: Нужно стараться, чтобы усердием добиться успеха

Еще одна важная истина, которую считали незыблемой наши бабушки и дедушки, что все хорошее дается тяжелым трудом, ты должен стараться и усердием добьешься результата.

Что мы видим вокруг? Вокруг мы видим успешных людей, многие из них очень много работают. Можно ли их работу назвать словами «усердие», «трудом добиваются»?

Они работают, как подорванные, потому что это их прет, им нравится, они в своем потоке. А кто-то вообще случайно добивается успеха, а кто-то добивается успеха, явно не в соответствии с усилиями.

Почему владелец Facebook стал очень богатым человеком, а владельцы других систем, которые, может, даже были получше, оказались купленными Facebook? Достаточно случайно, был удачный момент, как-то так сложилось. Дети же не дураки, они видят, что в современном мире усердность вовсе не равна успеху, а мы продолжаем требовать от них усидчивости и усердности как главных качеств.

Идея №6. Вверх по карьерной лестнице

Карьера в современном мире все меньше носит вертикальный характер, характер в иерархиях. То, что было всегда –шаг за шагом, ступенька за ступенькой: побыл рабочим, потом бригадиром, потом начальником цеха и так далее. Ты должен попасть в крупную иерархию, в крупную корпорацию, в какую-то крупную структуру, и там ступенечка за ступенечкой карабкаться выше. И если ты не попадаешь в эту иерархию, то у тебя особых шансов нет.

Что мы видим в современном мире, благодаря связности? Снова появилась горизонтальная карьера. Когда в последний раз она была? Средневековье, город мастеров, ты не делаешь карьеру в корпорациях, ты просто лучше всех делаешь горшки или плетешь коврики, про тебя идет слава, что так, как ты, не делает никто.

И ты делаешь свою горизонтальную карьеру, ты не становишься начальником всех горшечников, ты просто делаешь самые крутые горшки, и к тебе приезжают со всех окрестных городов, твои горшки растут в цене, и ты максимум берешь людей в подмастерье, они делают что-то похожее, но все равно не такое же, как ты. Вот это горизонтальная карьера. Современный мир делает это очень возможным.

У меня был очень пожилой родственник, которому на момент перестройки было за 70 лет. Он всю жизнь работал в каком-то маленьком отделе в таможенной службе СССР и колупал там какое-то морское таможенное право. Когда железный занавес упал, выяснилось, что таких специалистов нет вообще.

После чего все ведомства и министерства валялись у него в ногах, его буквально были готовы носить на руках из квартиры в машину, а потом в кабинет поднимать, чтобы только он не ушел на пенсию. Так случилось, что на несколько лет он оказался единственным специалистом в России вообще в какой-то области этого самого права. Сидел человек тихо всю жизнь на маленькой министерской должности, и вдруг в одночасье, в силу не зависящих от него процессов, оказался гипервостребованным специалистом.

Концепция карьеры в современном мире не про то, что ты обязательно принадлежишь к чему-то большому и внутри этой структуры карабкаешься, а в том, что ты знаешь что-то особое и уникальное. Ты можешь быть специалистом по вышиванию крестиком методом древних шумеров – от балды сейчас говорю – и в принципе людей, которых интересует вышивание крестиком методом древних шумеров, на всей земле, может быть 500 человек среди 7,5 миллиарда.

Раньше у тебя не было ни единого шанса этим зарабатывать, ты должен был работать где-то, а своими крестиками с шумерами заниматься по ночам у себя на кухне. Сейчас, если ты окажешься мастером, который обалдеть как вышивает крестиком по-шумерски, благодаря связности и интернету ты сможешь этим зарабатывать: будешь для этих 500 человек проводить вебинары, мастер-классы, они будут к тебе ездить за консультацией, покупать твои изделия.

Я помню одну совершенно потрясающую консультацию, которая у меня была с мамой шестнадцатилетнего мальчика. Она очень сердилась на него, что он прогуливает школу, не делает уроки, плевать хотел на ЕГЭ и так далее. В общем, пришла с таким текстом, что он у меня такой лентяй, он ничего не делает, вообще не знаю, как он будет жить, какой-то кошмар.

Я начала выяснять, а что он делает, когда не делает уроки, слово за слово выясняется, что мальчик сочиняет музыку для компьютерных игр, зарабатывает примерно три тысячи евро в месяц, востребован в Австралии, в Канаде, где-то еще. И почему-то он не хочет в школу ходить и недостаточно усердно читает роман «Война и мир».

Если мы требуем от ребенка все делать качественно, у него не будет шанса стать в чем-то лучшим

Это только то, что мне навскидку пришло в голову. Я думаю, что если вы подумаете, то вспомните примеры незыблемых истин, которые мы внедряем в голову детей, а они уже не соответствуют реальному положению дел. У нас просто не хватает скорости анализа и критичности мышления, чтобы это успевать сообразить. Нам проще по инерции где-то двигаться. В принципе, в этом ничего страшного нет, все родители такие, мы тут с вами не оригиналы, если мы не проявляем излишнего усердия.

Но проблема современных родителей, что они часто относятся к этому делу с неимоверным усердием, они так прессуют детей для того, чтобы подготовить их к миру – я напоминаю, к тому миру, который в момент взрослости их детей станет позавчерашним, – они настолько не могут смириться с тем, что их ребенок не будет знать английского в семь лет, не будет читать в пять, не будет еще что-то.

Сейчас чего только нет, и у многих детей такой образ жизни, что в пять лет у ребенка нет времени, чтобы играть. С одного занятия он идет на другое, с другого на третье. При этом если ребенок сам чем-то занимается, это часто не вызывает у родителей никакого уважения: «Это его глупость, ладно, немножко поиграй, между уроками и занятиями по дополнительному английскому».

Хотя опять, мы понимаем, что у него есть шансы как раз сделать карьеру за счет того, что ему интересно. И опять же, ребенку нужно уважение к тому, что ему интересно, в чем он станет настоящим мастером. Это как раз вопрос выбора: что делать качественно, а что тяп-ляп. Если мы требуем от ребенка все делать качественно, то у него не будет шанса стать в чем-то лучшим, а в современном мире именно это залог успеха, а не равномерное «все как следует».

В итоге давление родителей и школы (конечно, тут школа родителям еще фору даст) приводит к тому, что дети приходят к чувству, что у них отобрали пульт управления их жизнью, и они сами не решают за себя ничего, их только туда-сюда, туда-сюда. Считается, что это все очень развивающая среда, но у детей иногда нет свободного времени просто полежать, просто почитать, просто поболтать с друзьями. Просто посмотреть на облака и на погоду.

Почему-то считается очень круто, когда у человека нет на это времени, когда у него нет времени просто подумать, просто поразмышлять, просто почувствовать, погрустить глядя на дождь, например. Невозможно, потому что у него через пять минут то, а еще через десять это, а еще нужно сделать задание на завтра по этому, этому и этому.

Когда ребенок чувствует себя пешкой, он устраивает пассивное сопротивление

В результате, как только ребенок обнаруживает для себя – а это обычно происходит в подростковом возрасте – что он может просто сказать «нет» и ему ничего не сделают, он ровно это и делает. Как только он обнаруживает для себя метод итальянской забастовки «лягу на диван и не встану с него» – он ровно это и делает. Как только он обнаруживает для себя возможности, например, запереться в комнате и сказать, что он боится выходить – он ровно это и делает.

Сейчас появилось целое стихийное бедствие таких «новых обломовых». В Японии их называют «затворниками». Молодые люди запираются в комнате, никуда не ходят и ничего не делают, не учатся, не работают, не общаются ни с кем, в лучшем случае сидят в компьютере, а иногда просто спят.

Молодой человек не учится, не работает, ничего не делает. Нельзя даже сказать, что он прогуливает школу потому, что он тусит с друзьями. Нет, он и с друзьями не тусит, он вообще ничего не делает.

Почти каждый раз, когда у родителей спрашиваешь, что было раньше, там в анамнезе история бурного раннего развития, когда ребенка таскали, учили, втискивали в его голову и то, и сё, пятое-десятое. И столько было ожиданий, такой способный мальчик, такая подающая надежду девочка, такой интересный ребенок, нужно ему побольше дать, потому что у него столько талантов, все их надо развить.

И ребенок годами живет в этом состоянии, когда у него забран пульт управления, он чувствует себя какой-то пешкой, которую переставляют. В какой-то момент он становится подростком, у него происходит кризис идентичности и он понимает, что единственный его способ вернуть свою субъектность, вернуть себе свое управление – это просто забастовка. Знаете, как протестующие сторонники ненасилия садятся на асфальт, сцепляются между собой руками и предоставляют полиции их растаскивать. Они не дерутся, не убегают, а вот так вот, пассивным сопротивлением выражают свою волю. Так же ребенок.

Какие качества будут нужны детям в будущем?

При этом весь современный мир требует прямо противоположного – вовлеченности, увлеченности, живости. Специалисты выделяют четыре компетенции, которые будут наиболее нужны детям в том мире, который наступает и уже наступил частично. Их называют четыре «К»: коммуникация, кооперация, креативность и критическое мышление. Я сейчас медленно назову еще раз, а вы про каждое подумайте, как с ними обходится наша сегодняшняя школа.

Коммуникация. Что происходит, когда у нас дети общаются на уроке, учим ли мы их разнообразным способам общения? Я как-то проводила тренинг с учителями, и там были молодые ребята, не изовравшиеся полностью. И когда мы с ними делали такое упражнение – каким мы хотим видеть ребенка на уроке, они прямо сказали «немым и парализованным». Завуч или директор никогда вам такого не скажет, они скажут: «Мы хотим, чтобы у детей развивалась личность, чтобы они были активными гражданами». «Петров, рот закрой и сядь». Какая коммуникация?

Многие родители с претензией говорят: «Да он в школу ходит, чтобы тусить и общаться». Господи, хоть кто-то в школу ходит, чтобы учиться тому, чему правда надо учиться! Дети вообще очень изобретательны, им можно создать абсолютно не подходящую для обучения атмосферу, они все равно найдут, как там поучиться. Они очень любят учиться.

Кооперация – способность согласованно действовать вместе с другими людьми, добиваясь синергии ресурсов. Учит наша школа этому? Много вы знаете примеров, когда в школе есть работа по группам? Представьте себе, что подготовка к какой-нибудь контрольной или зачету была бы такой: мы бы сделали группу детей и сказали: «Вы, пятеро, будете группой, ваша задача к завтрашнему дню – представить решение этих задач». И эти пять детей идут к кому-то домой или где-то в уютном уголке школы садятся и начинают совместно работать над решением этих задач. При этом дети разные, у них разный уровень подготовки, разный уровень знаний.

Знаете, что наши учителя говорят, когда им предлагаешь такое? «А как я узнаю, что он не списал? А как я узнаю, что это он сам решил, а не вот этот ему решил?» Слушайте, взрослые так и делают. Если вы посмотрите, как организована работа в вашей фирме, в вашем отделе, в вашей небольшой компании, где бы вы ни работали, там так и есть: перед группой ставится задача, группа идет, распределяет, один придумывает, другой аккуратно записывает, третий критикует. Четвертый всех подбадривает и рассказывает, какие мы молодцы. А пятый кофе приносит, и это тоже нужно.

И взрослым мы почему-то позволяем так работать. Хотя понятно, почему: взрослые работают за деньги, и если мы не будем использовать эффективные методы работы, то разоримся, а это эффективный метод работы. Кооперация предусматривает распределение обязанностей в связи с ключевыми компетенциями, особенностями, и согласованность действий. Когда все идут строем и ими командует кто-то один – это не кооперация.

Учит у нас школа кооперации? Да для них это крамола, пойдите предложите такую какую-нибудь форму работы. Сразу идет то, что я вам сказала: «А как мы узнаем, а как мы уличим, что он на самом деле сам не решил?» Да, он сам не решил, но он создавал атмосферу. И когда другой решил и ему объяснил – он понял лучше, чем когда учитель говорил.

Креативность. Креативность мы в детях поощряем? Ну, да, когда мы задали тему: «Сейчас все рисуем Новый год», то ребенок, конечно, «выбирает»: он на елочке нарисует сосульки или шарики. Это креативность у нас. Насколько мы готовы к тому, что ребенок имеет право нарисовать что-то совсем другое? Например, нарисовать одного себя, сидящего на стуле, и сказать: «Это мой Новый год, потому что мне на Новый год будет грустно и одиноко». Учитель к школьному психологу отправит сразу же, немедленно наказание последует за такую креативность.

Что мы скажем, если ребенок сделает по-другому, если он какую-то другую форму выберет, чтобы показать свою мысль? На самом деле поощряется имитация креативности, в узких рамках, «тут узорчик можно чуть по-другому нарисовать». Реальная креативность – это взлом рамок, это взлом шаблонов, это «сделать так, как никто до меня не делал». Да вы что! Если ребенок напишет сочинение так, как никто до него не писал, он не получит ничего хорошего.

И наконец, критическое мышление. Развиваем мы в детях критическое мышление? Упаси Боже, если бы у них появилось критическое мышление, то они бы встали и ушли из этой школы в тот же день. И это не только про детей, но и про взрослых. Людьми без критического мышления управлять просто, поэтому все направлено на то, чтобы оно не случилось, а если случится где-то, то надо скорее затоптать.

Самые ценные вещи, которые родители могут дать детям

Смотрите, странная ситуация, даже если мы знаем, куда рулить, то рулим прямо в противоположную сторону. Бог с ней, со школой, школа – это отдельная наша боль. Давайте подумаем про себя как про родителей. Если мы понимаем все то, о чем мы говорили только что, как вам кажется, чем главным нужно снарядить ребенка в этот мир?

Помните, Д’Артаньяна мама собирала, папа ему дал коня, сказал, дерись со всеми, кто не успеет убежать, мама облила слезами, дала ему кусок хлеба в узелочке. Какой узелочек мы должны были бы собрать своим детям после того, о чем мы с вами говорили? Как вам кажется, что самое ценное мы можем им дать?

1. Фундаментальные жизненные ценности

Вообще понимание о том, что ценности есть. Мы живем в мире постмодерна, где количество этой неопределенности, непредсказуемости, двусмысленности таково, что кажется, и ценностей никаких не осталось, добра и зла нет, никакого «хорошо и плохо» нет. И многие дети сейчас растут в этом, действительно, невнятном для них ценностном бульоне, когда непонятно, что хорошо, потому что сами взрослые дезориентированы. Мы сами иногда не очень понимаем, где у нас какие ценности. Не уверены, что имеем право иметь ценности и говорить о них. Что другие имеют право иметь ценности.

1. Уверенность в себе и доверие к самому себе

Уверенность в себе, опора на себя, то, что называют self. Мне даже ближе выражение «доверие себе», умение чувствовать, что нужно именно тебе, не бояться это признать, не бояться это сказать, не бояться этого добиваться. Именно у того человека, у которого есть доверие к себе, который чувствует, что нужно именно ему, есть гораздо больше шансов сделать ту самую горизонтальную карьеру, найти такое свое вышивание крестиком, в котором он будет лучше всех.

К сожалению, то, о чем мы до этого говорили – «отбирание пульта управления» – больше всего бьет по доверию к себе. Мы очень беспокоимся о детях, мы очень нервничаем, мы хотим тут подстелить соломку, тут предупредить, тут ему сказать, чтобы сюда не ходил, в результате мы, конечно, это доверие к себе катастрофически подрываем.

В целом, если вы посмотрите на свою жизнь и жизнь взрослых людей вокруг, увидите, что ничто не дает такое конкурентное преимущество, как психологическая стабильность и психологическое здоровье. Это гораздо важнее, чем какие-то успехи. Помните, как все умилялись на Юлю Липницкую, когда она на олимпиаде крутилась и прыгала? Результат – у девочки анорексия, девочка ушла из спорта. Ее жизнь не закончилась, слава Тебе Господи, большой спорт не самый прекрасный способ провести свою жизнь и молодость, еще найдет себя. Но сколько было вложено, сколько часов, сколько усилий, сколько стараний. Если нет психологического благополучия, все это бессмысленно. Вы можете сколько угодно вкладывать в человека образование, но если он у вас с депрессией сляжет на диван, где будет это ваше образование? Вы можете выносить ему мозг своими репетиторами, оценками и результатами. Но если он не будет уверен в себе, если его будут мучить неврозы, депрессия, то и смысл в этом всем?

Психологическое здоровье, психологическое благополучие, психологическая устойчивость – то, что обозначается английским словом resilience, то есть способность выдерживать стресс, выдерживать изменения, восстанавливаться после этого – это самое важное качество человека в таком быстро меняющемся мире. Гораздо более важное, чем количество знаний или успешность в той или иной области.

К сожалению, мы, чтобы сейчас добиться успешности, по этой resilience просто бьем и бьем, потому что хотим, чтобы прямо сейчас ребенок сделал то, что нам нужно, и показал те результаты, которые нам нужны.

1. Родительскую поддержку

Если мы выпускаем ребенка в мир такой неопределенности и непредсказуемости, из этого автоматически следует, что он будет совершать ошибки. Это просто вшитая опция, в этом мире невозможно не совершать ошибки. И здесь нам нужно очень сильно работать над своим собственным отношением к ошибке как к беде, как к вине, как к чудовищному происшествию. Это проблема нашей культуры, что мы относимся к ошибке как к беде и к вине, не думая о том, что, собственно говоря, ошибка – это просто показатель того, что человек учится чему-то новому.

Думали когда-то об этом? Если вы делаете что-то без единой ошибки, о чем это говорит? Что вы уже умеете это делать. Когда вы делаете утром яичницу, вы, скорее всего, не совершаете никакой ошибки, потому что это автоматическое действие, которое вы сделали. Результатом его не является ваше обучение, результатом его является яичница, которую вы съели. Вы ничему не научились в результате, вы не для этого ее делали.

Если человек что-то делает без ошибок, значит, он в это время ничему не учится. Если он что-то делает с ошибками, значит, осваивает новую деятельность. Пока мы не начнем относиться к ошибке как к точке роста, как к неминуемой составляющей ситуации обучения и развития, будем гнобить детей за ошибки, будем расстраиваться и разрушаться от их ошибок.

Я не имею в виду ошибку орфографическую, хотя многие и из-за этого ухитряются разрушаться. Говорю про ошибку с выбором института, ошибку с выбором профессии, ошибку с выбором, на что забить, а что делать. Люди будут ошибаться, это естественно, и нужна огромная родительская поддержка, чтобы ребенок знал, что после любой ошибки он может сделать выводы и продолжать. Что никакая ошибка не будет основанием для того, чтобы мы сказали: «Ты меня разочаровал, ты разбил мне сердце, я несчастлив в своем родительстве».

1. Свободу выбора, самостоятельность

Свобода выбора и самостоятельность – это вообще самое сложное, потому что мы видим, что современная цивилизация атакует свободу выбора. Мы видим, что нам нужно все больше безопасности. Мобильные телефоны – это еще цветочки, потом будут чипы при рождении вживлять, чтобы точно знать, где ребенок находится, и в случае чего остановить его от нежелательных действий.

В этой ситуации мы каким-то образом должны прививать ребенку любовь к свободе, страсть к свободе и умение пользоваться своей свободой. Это сложная задача, мы иногда даже сами не знаем, как нам со своей свободой быть и как нам ее отстоять, и уж тем более как у ребенка выработать вкус к свободе.

«Матрицу» помните? Мы когда-то увидели и сказали «Ах!». А поговорите об этом с современными детьми, у них интересный на это взгляд. Они уже привыкли, что все самые интересные события происходят в виртуальной реальности, что жизнь – это скукота, это реферат по москвоведению, а движуха, интерес, страсть – это все виртуальная реальность, это игры, сериалы, это фильмы, это где-то там.

Наверное, любой из нас, интересующийся темой семьи, детей, воспитания, не раз сталкивался с именем Людмилы Петрановской. Психолог, педагог, публицист, автор множества публикаций в самых разных изданиях.

Людмила Петрановская в своих книгах и статьях не только помогает взрослым разобраться в их отношениях в семье, найти общий язык с детьми, сделать свой максимум для того, чтобы все члены семейной ячейки функционировали гармонично. Петрановская написала несколько книг и для самых маленьких, например, «Звёздный мир в картинках» и «Что делать, если…» для школьников, которые в этот сложный переходный период ежедневно сталкиваются с ситуациями выбора и с проблемой поиска верного решения.

Но, конечно, больше всего книги Петрановской любят мамы. Людмила Владимировна – адепт теории привязанностей, которая в последние годы набирает огромную популярность. Когда теория становится массовой, она обретает ряд прочтений, которые могут быть далеки от первоисточника и даже в чем-то искажать исходную идею. Во многом так произошло и с теорией привязанностей.

Людям так понравилась идея, что многие мамы без специального образования и, к слову сказать, часто без подробного знакомства с теорией, начали трактовать её по-своему, часто путая привязанность со вседозволенностью. Именно отсюда пошли гиперболические мемы про ношение ребенка в слинге до армии и грудного вскармливании до первого класса.

Людмила Петрановская в 2014 году написала две книги, в которых подробно раскрывает теорию привязанности с учетом именно российских реалий.

Книги «Тайная опора. Привязанность в жизни ребенка» и «Если с ребенком трудно» практически сразу стали бестселлерами.

Петрановская на протяжении долгих лет занималась психологическими трудностями при усыновлении детей, и, как результат ее работы, в 2012 году появился Институт развития семейного устройства – общественная организация, занимающаяся обучением приемных родителей.

Темы детства, родительства, семейных взаимоотношений актуальны сегодня так же, как и сотни лет тому назад.

Петрановская постоянно подчеркивает, что «тот, к кому ребенок привязан, утешает и придает ему сил просто фактом своего присутствия. Живет ли семья в роскошном особняке или в трущобах, в мегаполисе или в джунглях, живет ли она как все семьи вокруг, или сильно отличается от социальной нормы – ребенку все равно. Родители есть, они рядом, они смотрят на меня с любовью, они отзываются на мой плач – все в порядке. Вокруг может быть экономический кризис, глобальное потепление, эпидемия гриппа, наводнение или война – если сами родители в порядке, если они с ребенком не разлучаются слишком надолго и выглядят достаточно уверенными и спокойными – ему хорошо. Потому что благополучие ребенка зависит не от условий, в которых он живет, а от отношений, в которых он находится».

Интересна и во многом новаторски звучит идея Петрановской о том, что залог успешного воспитания не лежит в плоскости страха или наказания, а, напротив, «готовность ребенка слушаться определяется не нотациями и поучениями, не наказаниями и призами, а качеством привязанности. Чем надежнее связь с родителями, чем больше они для ребенка «свои», тем естественней для него их слушаться, а незнакомых – нет, по крайней мере пока свои не одобрят их указания».

Очень любопытны статьи Петрановской, в которых она анализирует существующую ситуацию в российских семьях и делится своим мнением о том, что все мы в той или иной степени несем на себе наследие Советского Союза, где людям часто было отказано в праве иметь проблемы, а, не секрет, что подавление страхов и отрицание существующих проблем приводит к серьезным трудностям в будущем, мешает полноценному развитию личности, а, значит, не дает воспитать свободных детей.

«Все психологические проблемы вроде: «мне грустно, мне плохо, боюсь в лифте ездить, накатывают приступы тревоги», – вызывали реакцию вроде: «Ты чего, возьми себя в руки!» У человека не было права иметь такие проблемы.

Естественно, когда у тебя нет права иметь проблему, тебе не приходит в голову и то, как её надо решать, куда пойти с этим. На самом деле у нас были и психологи, и психотерапевты, иногда даже в поликлиниках, в шаговой доступности. В конце концов, со многими психологическими проблемами – вроде тревожных расстройств или светозависимых депрессий – прекрасно мог бы справиться невропатолог. Но к этим специалистам просто не шли, разве что с радикулитом. Даже сейчас люди иногда на совет обратиться к врачу реагируют: «Как это я пойду к невропатологу и скажу, что боюсь неизвестно чего по ночам?»

В 2017 году вышла новая книга талантливого автора « #Selfmama. Лайфхаки для работающей мамы », где автор помогает решить сложную дилемму работающих мам. Как совместить зарабатывание денег и при этом не лишить ребенка материнского тепла? Как успевать много и при этом не уставать? Как делать всё и даже чуть больше и при этом быть спокойной и не раздражаться на ребенка? Как избавиться от чувства вины при необходимости обеспечить собственную семью? Такие вопросы ежедневно задает себе каждая работающая мама, и, наконец-то, благодаря Людмиле Петрановской, ответы на многие вопросы найдены, и у тех мам, кто вынужден или хочет работать, появился шанс не ставить себя перед сложнейшим выбором, а с помощью предложенных автором лайфхаков, эффективно функционировать на обоих поприщах.

О Людмиле Петрановской можно много говорить и еще больше её цитировать, ведь не каждый автор может похвастаться таким тактом, простотой, ироничностью и корректностью в разговоре на столь острые и местами больные темы.

«Психологи - очень вредные создания. Они все время что-то такое узнают о человеческой природе, что становится неловко».

Людмила Петрановская охотно сотрудничает с изданиями, психологическими порталами, сообществами матерей, участвует в конференциях и встречах.

Не станет исключением и Международная практическая конференция «Вызовы современности: психология зависимости» 9-12 февраля 2018 года, на которой Людмила Петрановская выступит и расскажет простым языком о самом важном в отношениях детей и родителей.

Не воевать - любить!

"Какое-то время назад был такой текст в интернете про человека, который в семейном кризисе со своей женой дошел до очень плохих состояний. У них уже все шло к разводу, причем к такому болезненному разводу, они практически друг друга не могли выносить, не могли видеть. В какой-то момент он даже уехал из дома и не ночевал там, уехал куда-то в мотель. Ему было настолько плохо, что он стал молиться и просто спрашивать в глубине себя: что же я могу сделать-то, что же так плохо-то, почему вся жизнь семейная рушится? И вдруг к нему пришло такое решение: он перестанет качать права, перестанет что-то требовать от жены. А просто попробует что-то сделать для нее, сделать ее жизнь немножко лучше.

И когда на следующий день он вернулся домой, то задал жене вопрос:

«Что я могу сделать для тебя? Как я могу сделать твой сегодняшний день лучше, легче, приятнее?» Естественно, поскольку к этому времени они уже очень давно были в ссоре, жена только возмущенно отвернулась и ничего ему не сказала.

На следующий день он опять задал этот вопрос, она опять сказала, что он издевается над ней, и отвернулась. Наконец, на третий или четвертый-пятый день, когда муж задал этот вопрос, жена ему сказала: «Ой, посуду помой, отвали уже только».

Он пошел помыл посуду, помыл всю кухню. На следующий день также помыл посуду, и на следующий день, и на следующий день... И когда муж уже неделю или две мыл посуду, как-то утром он снова задал жене вопрос: «Я мыл посуду, я и сегодня помою посуду, может быть, еще что-то я могу для тебя сделать, еще чем-то могу улучшить твой день?»

В какой-то момент жена расплакалась, и они начали разговаривать. Это был такой нормальный уже разговор об отношениях. Не предъявление претензий, они говорили о том, как на самом деле им было тяжело все это время в ссоре, как они нуждались друг в друге, как они на самом деле любят друг друга и хотят быть вместе. Обратите внимание: это рассказ про то, что человек не пытался изменить жену вообще, он просто показывал ей, что она ему дорога, что он готов ради нее что-то делать, не ведясь на ее хамство (как она ему отвечала в первые разы).

Смысл в том, что это могла быть жена, это мог быть муж, это мог быть кто угодно, и это может быть сделано с любой стороны, с любого конца. В какой-то момент человек перестает воевать. Просто он говорит: «Все, я не воюю с тобой». Когда идет война на стадии разочарования долго-долго, иногда многие годы, с огромным количеством обид, претензий и так далее, вдруг человек говорит: «Ну все, я не воюю, я вот эти все счета просто рву, я не жду, что ты их оплатишь, удовлетворишь, просто я их обнуляю. И я хочу попробовать что-то сделать для тебя безо всяких обязательств с твоей стороны, без того, чтобы ты изменился в нужную мне сторону, без расчетов, что я буду мыть посуду, а ты за это меня снова полюбишь».

Тот человек написал, что он дошел до последней степени отчаяния, разрушился. Он сказал, что я больше не воюю, я больше не качаю права, я больше не считаю, этот человек дорог мне, и я поэтому что-то делаю для него. Да, это страшно, потому что когда мы вышли со второго «этажа» с огромным количеством брони, мы привыкли постоянно защищаться, мы держим удар, следим, чтобы на нашу уязвимость никто никак не посягнул.

Здесь речь идет о том, чтобы признать свою уязвимость, свое несовершенство: да, этот человек может сделать тебе больно, он может отвергнуть тебя – вот ты приносишь свою любовь и заботу, а он может тебя послать, вполне может. И согласиться с этим, не прятаться, не бежать от этого сломя голову – это и есть готовность к искренности, которая открывает новый шанс, дает возможность сделать этот рывок.

Помните, мы говорили, что на ногах бетонные гири – они не умозрительные, это не выдумка. Вы не можете это просто шаг за шагом мирно пройти. Здесь нужно взлететь, чтобы они остались внизу.

И в момент разрушения, когда ты говоришь: «Мне дорог этот человек», – это и есть тот момент взлета.

Ты нарушаешь правила, потому что и синий, и зеленый «этажи» живут так, постоянно закрываясь, защищаясь, надо быть бдительным, смотреть, чтобы кто-то не увидел тебя раздетым, психологически раздетым.

А тут ты вдруг говоришь: «Да фиг с ним», – все это снимаешь. И тогда бетонная гиря остается, а ты можешь взлететь на следующий уровень. Хорошая новость тут в том, что это можно сделать с любого конца. Это справедливо не только в отношениях родителей, но и в отношениях с детьми.

Ведь и с детьми часто мы зависаем в этой войне: мы постоянно с чем-то боремся, чего-то хотим от них, что-то требуем. Мы ставим свою любовь и хорошее отношение к ним в зависимость от условий – от того, как они будут себя вести, как они будут учиться, как они будут с нами разговаривать и т.д. Это тупик.

В этой войне можно провести годы, и никто не выиграет, но будет много жертв. Важно оставить это все.

Я люблю этого ребенка независимо от того, как он учится, как и что он делает, насколько он мне благодарен и так далее. Когда мы можем так к этому отнестись, в этот момент открывается возможность оказаться выше всего этого, освободиться. Конкретные пути могут быть разными – не обязательно мыть посуду – это может быть что-то другое, потому что главное – внутреннее состояние.

Вы спрашиваете: «Смирение со стороны партнера разве не называется изменением себя под воздействием воли другого?» Понимаете, такие термины, как «поражение» – из описания войны. Смысл не в том, чтобы победить или проиграть, потерпеть поражение или подписать капитуляцию. Смысл в том, чтобы отказаться воевать, это позиция ненасилия: я с тобой не воюю. От того, что ты делаешь человеку хорошее, ты не проигрываешь.

Ты делаешь человеку хорошее – и это твой свободный выбор.

Конечно есть большая разница между любовью и созависимостью, когда ты просто удовлетворяешь потребности другого человека и свои, потому что ты в себя не веришь и на самом деле точно знаешь, что никому на свете не нужен, что единственный твой шанс – прожить эту жизнь так, чтобы тебя не прогнали, то есть нужно быть очень удобным и необходимым кому-то. Это конечно не про свободу, а про очень глубокое застревание.

Но если мы говорим про взлет с этого уровня, то это о другом: я принимаю то, что ты можешь обойтись без меня, я принимаю то, что ты можешь не принять мой дар, что ты можешь сказать: «Нет, я с тобой не хочу». Но пока на данный момент я с тобой хочу, хочу делать для тебя что-то хорошее, хочу принести какую-то радость в твою жизнь. Это очень сильная свободная позиция – не про подчинение, не про проигрыш, а про спокойное принятие.

Что делать, если кто-то хочет, чтобы вы изменились? Все то же самое. Почему человек хочет, чтобы кто-то изменился? Потому что он не может убрать перегородку, ему очень страшно. Он не может принять другого целого, в том числе он не может принять себя целого. Мы можем отказываться измениться, но мы можем спросить: "Что я могу сделать для тебя?" Когда человек говорит: "Для меня ты можешь измениться", – он ошибается. На самом деле нам никогда не нужно, чтоб другой человек изменялся. Но у нас могут быть какие-то конкретные пожелания в связи с нашими потребностями.

Понимаете разницу? Если я говорю, что мне с тобой плохо, меня человек спрашивает: «А что я должен сделать?» – «Ты должен стать заботливым». Это ни о чем. Или я говорю, что мне плохо; человек спрашивает: «А что я могу для тебя сделать?» – «Ты мог бы мне сделать чаю, принести в постель?» Это уже не про то «изменись», а про «сделай что-нибудь».

И когда мы спрашиваем близкого человека, который недоволен: «Что я могу для тебя сделать? Чем я могу тебе помочь?» – мы снимаем вопрос об изменениях. Мы не обсуждаем с ним вопрос, как бы мне удариться оземь, измениться.

Мы спрашиваем: у тебя потребность какая, ты чего хочешь? Что я могу сделать, чтобы твоя потребность была удовлетворена, что я могу сделать для тебя? Это другой уровень, это уже не перетягивание каната, кто кого заставит измениться. Поэтому здесь нет каких-то таких очень четких алгоритмов, простых, вроде: делай раз, два, три – и все будет прекрасно. Это внутреннее состояние. Что мне нравится в том рассказе – акцент на внутреннее состояние. Это произошло изнутри. Это не про «мой посуду», а про то, что он внутри разоружился". опубликовано econet.ru

Как же она все-таки передается, травма? Понятно, что можно всегда все объяснить «потоком», «переплетениями», «родовой памятью» и т. д. , и, вполне возможно, что совсем без мистики и не обойдешься, но если попробовать? Взять только самый понятный, чисто семейный аспект, родительско-детские отношения, без политики и идеологии. О них потом как-нибудь.

Живет себе семья. Молодая совсем, только поженились, ждут ребеночка. Или только родили. А может, даже двоих успели. Любят, счастливы, полны надежд. И тут случается катастрофа. Маховики истории сдвинулись с места и пошли перемалывать народ. Чаще всего первыми в жернова попадают мужчины. Революции, войны, репрессии – первый удар по ним.

И вот уже молодая мать осталась одна. Ее удел – постоянная тревога, непосильный труд (нужно и работать, и ребенка растить), никаких особых радостей. Похоронка, «десять лет без права переписки», или просто долгое отсутствие без вестей, такое, что надежда тает. Может быть, это и не про мужа, а про брата, отца, других близких. Каково состояние матери? Она вынуждена держать себя в руках, она не может толком отдаться горю. На ней ребенок (дети), и еще много всего. Изнутри раздирает боль, а выразить ее невозможно, плакать нельзя, «раскисать» нельзя. И она каменеет. Застывает в стоическом напряжении, отключает чувства, живет, стиснув зубы и собрав волю в кулак, делает все на автомате. Или, того хуже, погружается в скрытую депрессию, ходит, делает, что положено, хотя сама хочет только одного – лечь и умереть. Ее лицо представляет собой застывшую маску, ее руки тяжелы и не гнутся. Ей физически больно отвечать на улыбку ребенка, она минимизирует общение с ним, не отвечает на его лепет. Ребенок проснулся ночью, окликнул ее – а она глухо воет в подушку. Иногда прорывается гнев. Он подполз или подошел, теребит ее, хочет внимания и ласки, она когда может, отвечает через силу, но иногда вдруг как зарычит: «Да, отстань же», как оттолкнет, что он аж отлетит. Нет, она не него злится – на судьбу, на свою поломанную жизнь, на того, кто ушел и оставил и больше не поможет.

Только вот ребенок не знает всей подноготной происходящего. Ему не говорят, что случилось (особенно если он мал). Или он даже знает, но понять не может. Единственное объяснение, которое ему в принципе может прийти в голову: мама меня не любит, я ей мешаю, лучше бы меня не было. Его личность не может полноценно формироваться без постоянного эмоционального контакта с матерью, без обмена с ней взглядами, улыбками, звуками, ласками, без того, чтобы читать ее лицо, распознавать оттенки чувств в голосе. Это необходимо, заложено природой, это главная задача младенчества. А что делать, если у матери на лице депрессивная маска? Если ее голос однообразно тусклый от горя, или напряжено звенящий от тревоги?

Пока мать рвет жилы, чтобы ребенок элементарно выжил, не умер от голода или болезни, он растет себе, уже травмированный. Не уверенный, что его любят, не уверенный, что он нужен, с плохо развитой эмпатией. Даже интеллект нарушается в условиях депривации. Помните картину «Опять двойка»? Она написана в 51. Главному герою лет 11 на вид. Ребенок войны, травмированный больше, чем старшая сестра, захватившая первые годы нормальной семейной жизни, и младший брат, любимое дитя послевоенной радости – отец живой вернулся. На стене – трофейные часы. А мальчику трудно учиться.

Конечно, у всех все по-разному. Запас душевных сил у разных женщин разный. Острота горя разная. Характер разный. Хорошо, если у матери есть источники поддержки – семья, друзья, старшие дети. А если нет? Если семья оказалась в изоляции, как «враги народа», или в эвакуации в незнакомом месте? Тут или умирай, или каменей, а как еще выжить?

Идут годы, очень трудные годы, и женщина научается жить без мужа. «Я и лошадь, я и бык, я и баба, и мужик». Конь в юбке. Баба с яйцами. Назовите как хотите, суть одна. Это человек, который нес-нес непосильную ношу, да и привык. Адаптировался. И по-другому уже просто не умеет. Многие помнят, наверное, бабушек, которые просто физически не могли сидеть без дела. Уже старенькие совсем, все хлопотали, все таскали сумки, все пытались рубить дрова. Это стало способом справляться с жизнью. Кстати, многие из них стали настолько стальными – да, вот такая вот звукопись – что прожили очень долго, их и болезни не брали, и старость. И сейчас еще живы, дай им Бог здоровья.

В самом крайнем своем выражении, при самом ужасном стечении событий, такая женщина превращалась в монстра, способного убить своей заботой. И продолжала быть железной, даже если уже не было такой необходимости, даже если потом снова жила с мужем, и детям ничего не угрожало. Словно зарок выполняла.

Ярчайший образ описан в книге Павла Санаева «Похороните меня за плинтусом».

Самое страшное в этой патологически измененной женщине – не грубость, и не властность. Самое страшное – любовь. Когда, читая Санаева, понимаешь, что это повесть о любви, о такой вот изуродованной любви, вот когда мороз-то продирает. У меня была подружка в детстве, поздний ребенок матери, подростком пережившей блокаду. Она рассказывала, как ее кормили, зажав голову между голенями и вливая в рот бульон. Потому что ребенок больше не хотел и не мог, а мать и бабушка считали, что надо. Их так пережитый голод изнутри грыз, что плач живой девочки, родной, любимой, голос этого голода перекрыть не мог.

А другую мою подружку мама брала с собой, когда делала подпольные аборты. И она показывала маленькой дочке полный крови унитаз со словами: вот, смотри, мужики-то, что они с нами делают. Вот она, женская наша доля. Хотела ли она травмировать дочь? Нет, только уберечь. Это была любовь.

А самое ужасное – что черты «Страшной бабы» носит вся наша система защиты детей до сих пор. Медицина, школа, органы опеки. Главное – чтобы ребенок был «в порядке». Чтобы тело было в безопасности. Душа, чувства, привязанности – не до этого. Спасти любой ценой. Накормить и вылечить. Очень-очень медленно это выветривается, а нам-то в детстве по полной досталось, няньку, которая половой тряпкой по лицу била, кто не спал днем, очень хорошо помню.

Но оставим в стороне крайние случаи. Просто женщина, просто мама. Просто горе. Просто ребенок, выросший с подозрением, что не нужен и нелюбим, хотя это неправда и ради него только и выжила мама и вытерпела все. И он растет, стараясь заслужить любовь, раз она ему не положена даром. Помогает. Ничего не требует. Сам собой занят. За младшими смотрит. Добивается успехов. Очень старается быть полезным. Только полезных любят. Только удобных и правильных. Тех, кто и уроки сам сделает, и пол в доме помоет, и младших уложит, ужин к приходу матери приготовит. Слышали, наверное, не раз такого рода расказы про послевоенное детство? “Нам в голову прийти не могло так с матерью разговаривать!” — это о современной молодежи. Еще бы. Еще бы. Во-первых, у железной женщины и рука тяжелая. А во-вторых — кто ж будет рисковать крохами тепла и близости? Это роскошь, знаете ли, родителям грубить.

Травма пошла на следующий виток.

Настанет время, и сам этот ребенок создаст семью, родит детей. Годах примерно так в 60-х. Кто-то так был «прокатан» железной матерью, что оказывался способен лишь воспроизводить ее стиль поведения. Надо еще не забывать, что матерей-то многие дети не очень сильно и видели, в два месяца – ясли, потом пятидневка, все лето – с садом на даче и т. д. То есть «прокатывала» не только семья, но и учреждения, в которых «Страшных баб» завсегда хватало.

Но рассмотрим вариант более благополучный. Ребенок был травмирован горем матери, но вовсе душу ему не отморозило. А тут вообще мир и оттепель, и в космос полетели, и так хочется жить, и любить, и быть любимым. Впервые взяв на руки собственного, маленького и теплого ребенка, молодая мама вдруг понимает: вот он. Вот тот, кто наконец-то полюбит ее по-настоящему, кому она действительно нужна. С этого момента ее жизнь обретает новый смысл. Она живет ради детей. Или ради одного ребенка, которого она любит так страстно, что и помыслить не может разделить эту любовь еще на кого-то. Она ссорится с собственной матерью, которая пытается отстегать внука крапивой – так нельзя. Она обнимает и целует свое дитя, и спит с ним вместе, и не надышится на него, и только сейчас, задним числом осознает, как многого она сама была лишена в детстве. Она поглощена этим новым чувством полностью, все ее надежды, чаяния – все в этом ребенке. Она «живет его жизнью», его чувствами, интересами, тревогами. У них нет секретов друг о друга. С ним ей лучше, чем с кем бы то ни было другим.

И только одно плохо – он растет. Стремительно растет, и что же потом? Неужто снова одиночество? Неужто снова – пустая постель? Психоаналитики тут бы много чего сказали, про перемещенный эротизм и все такое, но мне сдается, что нет тут никакого эротизма особого. Лишь ребенок, который натерпелся одиноких ночей и больше не хочет. Настолько сильно не хочет, что у него разум отшибает. «Я не могу уснуть, пока ты не придешь». Мне кажется, у нас в 60-70-е эту фразу чаще говорили мамы детям, а не наоборот.

Что происходит с ребенком? Он не может не откликнуться на страстный запрос его матери о любви. Это вывшее его сил. Он счастливо сливается с ней, он заботится, он боится за ее здоровье. Самое ужасное – когда мама плачет, или когда у нее болит сердце. Только не это. «Хорошо, я останусь, мама. Конечно, мама, мне совсем не хочется на эти танцы». Но на самом деле хочется, ведь там любовь, самостоятельная жизнь, свобода, и обычно ребенок все-таки рвет связь, рвет больно, жестко, с кровью, потому что добровольно никто не отпустит. И уходит, унося с собой вину, а матери оставляя обиду. Ведь она «всю жизнь отдала, ночей не спала». Она вложила всю себя, без остатка, а теперь предъявляет вексель, а ребенок не желает платить. Где справедливость? Тут и наследство “железной” женщины пригождается, в ход идут скандалы, угрозы, давление. Как ни странно, это не худший вариант. Насилие порождает отпор и позволяет-таки отделиться, хоть и понеся потери.

Некоторые ведут свою роль так искусно, что ребенок просто не в силах уйти. Зависимость, вина, страх за здоровье матери привязывают тысячами прочнейших нитей, про это есть пьеса Птушкиной «Пока она умирала», по которой гораздо более легкий фильм снят, там Васильева маму играет, а Янковский – претендента на дочь. Каждый Новый год показывают, наверное, видели все. А лучший – с точки зрения матери – вариант, если дочь все же сходит ненадолго замуж и останется с ребенком. И тогда сладкое единение можно перенести на внука и длить дальше, и, если повезет, хватит до самой смерти.

И часто хватает, поскольку это поколение женщин гораздо менее здорово, они часто умирают намного раньше, чем их матери, прошедшие войну. Потому что стальной брони нет, а удары обиды разрушают сердце, ослабляют защиту от самых страшных болезней. Часто свои неполадки со здоровьем начинают использовать как неосознанную манипуляцию, а потом трудно не заиграться, и вдруг все оказывается по настоящему плохо. При этом сами они выросли без материнской внимательной нежной заботы, а значит, заботиться о себе не привыкли и не умеют, не лечатся, не умеют себя баловать, да, по большому счету, не считают себя такой уж большой ценностью, особенно если заболели и стали «бесполезны».

Но что-то мы все о женщинах, а где же мужчины? Где отцы? От кого-то же надо было детей родить?
С этим сложно. Девочка и мальчик, выросшие без отцов, создают семью. Они оба голодны на любовь и заботу. Она оба надеются получить их от партнера. Но единственная модель семьи, известная им – самодостаточная «баба с яйцами», которой, по большому счету, мужик не нужен. То есть классно, если есть, она его любит и все такое. Но по-настоящему он ни к чему, не пришей кобыле хвост, розочка на торте. «Посиди, дорогой, в сторонке, футбол посмотри, а то мешаешь полы мыть. Не играй с ребенком, ты его разгуливаешь, потом не уснет. Не трогай, ты все испортишь. Отойди, я сама» И все в таком духе. А мальчики-то тоже мамами выращены. Слушаться привыкли. Психоаналитики бы отметили еще, что с отцом за маму не конкурировали и потому мужчинами себя не почувствовали. Ну, и чисто физически в том же доме нередко присутствовала мать жены или мужа, а то и обе. А куда деваться? Поди тут побудь мужчиной…

Некоторые мужчины находили выход, становясь «второй мамой». А то и единственной, потому что сама мама-то, как мы помним, «с яйцами» и железом погромыхивает. В самом хорошем варианте получалось что-то вроде папы дяди Федора: мягкий, заботливый, чуткий, все разрешающий. В промежуточном – трудоголик, который просто сбегал на работу от всего от этого. В плохом – алкоголик. Потому что мужчине, который даром не нужен своей женщине, который все время слышит только «отойди, не мешай», а через запятую «что ты за отец, ты совершенно не занимаешься детьми» (читай «не занимаешься так, как Я считаю нужным»), остается или поменять женщину – а на кого, если все вокруг примерно такие? – или уйти в забытье.

С другой стороны, сам мужчина не имеет никакой внятной модели ответственного отцовства. На их глазах или в рассказах старших множество отцов просто встали однажды утром и ушли – и больше не вернулись. Вот так вот просто. И ничего, нормально. Поэтому многие мужчины считали совершенно естественным, что, уходя из семьи, они переставали иметь к ней отношение, не общались с детьми, не помогали. Искренне считали, что ничего не должны «этой истеричке», которая осталась с их ребенком, и на каком-то глубинном уровне, может, были и правы, потому что нередко женщины просто юзали их, как осеменителей, и дети были им нужнее, чем мужики. Так что еще вопрос, кто кому должен. Обида, которую чувствовал мужчина, позволяла легко договориться с совестью и забить, а если этого не хватало, так вот ведь водка всюду продается.

Ох, эти разводы семидесятых – болезненные, жестокие, с запретом видеться с детьми, с разрывом всех отношений, с оскорблениями и обвинениями. Мучительное разочарование двух недолюбленных детей, которые так хотели любви и счастья, столько надежд возлагали друг на друга, а он/она – обманул/а, все не так, сволочь, сука, мразь… Они не умели налаживать в семье круговорот любви, каждый был голоден и хотел получать, или хотел только отдавать, но за это – власти. Они страшно боялись одиночества, но именно к нему шли, просто потому, что, кроме одиночества никогда ничего не видели.

В результате – обиды, душевные раны, еще больше разрушенное здоровье, женщины еще больше зацикливаются на детях, мужчины еще больше пьют.

У мужчин на все это накладывалась идентификация с погибшими и исчезнувшими отцами. Потому что мальчику надо, жизненно необходимо походить на отца. А что делать, если единственное, что о нем известно – что он погиб? Был очень смелым, дрался с врагами – и погиб? Или того хуже – известно только, что умер? И о нем в доме не говорят, потому что он пропал без вести, или был репрессирован? Сгинул – вот и вся информация? Что остается молодому парню, кроме суицидального поведения? Выпивка, драки, сигареты по три пачки в день, гонки на мотоциклах, работа до инфаркта. Мой отец был в молодости монтажник-высотник. Любимая фишка была – работать на высоте без страховки. Ну, и все остальное тоже, выпивка, курение, язва. Развод, конечно, и не один. В 50 лет инфаркт и смерть. Его отец пропал без вести, ушел на фронт еще до рождения сына. Неизвестно ничего, кроме имени, ни одной фотографии, ничего.

Вот в таком примерно антураже растут детки, третье уже поколение.

В моем классе больше, чем у половины детей родители были в разводе, а из тех, кто жил вместе, может быть, только в двух или трех семьях было похоже на супружеское счастье. Помню, как моя институтская подруга рассказывала, что ее родители в обнимку смотрят телевизор и целуются при этом. Ей было 18, родили ее рано, то есть родителям было 36-37. Мы все были изумлены. Ненормальные, что ли? Так не бывает!

Естественно, соответствующий набор слоганов: «Все мужики – сволочи», «Все бабы – суки», «Хорошее дело браком не назовут». А что, жизнь подтверждала. Куда ни глянь…

Но случилось и хорошее. В конце 60-х матери получили возможность сидеть с детьми до года. Они больше не считались при этом тунеядками. Вот кому бы памятник поставить, так автору этого нововведения. Не знаю только, кто он. Конечно, в год все равно приходилось отдавать, и это травмировало, но это уже несопоставимо, и об этой травме в следующий раз. А так-то дети счастливо миновали самую страшную угрозу депривации, самую калечащую – до года. Ну, и обычно народ крутился еще потом, то мама отпуск возьмет, то бабушки по очереди, еще выигрывали чуток. Такая вот игра постоянная была – семья против «подступающей ночи», против «Страшной бабы», против железной пятки Родины-матери. Такие кошки-мышки.

А еще случилось хорошее – отдельно жилье стало появляться. Хрущобы пресловутые. Тоже поставим когда-нибудь памятник этим хлипким бетонным стеночкам, которые огромную роль выполнили – прикрыли наконец семью от всевидящего ока государства и общества. Хоть и слышно было все сквозь них, а все ж какая-никакая – автономия. Граница. Защита. Берлога. Шанс на восстановление.

Третье поколение начинает свою взрослую жизнь со своим набором травм, но и со своим довольно большим ресурсом. Нас любили. Пусть не так, как велят психологи, но искренне и много. У нас были отцы. Пусть пьющие и/или «подкаблучники» и/или «бросившие мать козлы» в большинстве, но у них было имя, лицо и они нас тоже по своему любили. Наши родители не были жестоки. У нас был дом, родные стены.

Не у все все одинаково, конечно, были семье более и менее счастливые и благополучные.
Но в общем и целом.

Короче, с нас причитается.

Итак, третье поколение. Не буду здесь жестко привязываться к годам рождения, потому что кого-то родили в 18, кого-то – в 34, чем дальше, тем больше размываются отчетливые «берега» потока. Здесь важна передача сценария, а возраст может быть от 50 до 30. Короче, внуки военного поколения, дети детей войны.

«С нас причитается» — это, в общем, девиз третьего поколения. Поколения детей, вынужденно ставших родителями собственных родителей. В психологи такое называется «парентификация».

А что было делать? Недолюбленные дети войны распространяли вокруг столь мощные флюиды беспомощности, что не откликнуться было невозможно. Поэтому дети третьего поколения были не о годам самостоятельны и чувствовали постоянную ответственность за родителей. Детство с ключом на шее, с первого класса самостоятельно в школу – в музыкалку – в магазин, если через пустырь или гаражи – тоже ничего. Уроки сами, суп разогреть сами, мы умеем. Главное, чтобы мама не расстраивалась. Очень показательны воспоминания о детстве: «Я ничего у родителей не просила, всегда понимала, что денег мало, старалась как-то зашить, обойтись», «Я один раз очень сильно ударился головой в школе, было плохо, тошнило, но маме не сказал – боялся расстроить. Видимо, было сотрясение, и последствия есть до сих пор», «Ко мне сосед приставал, лапать пытался, то свое хозяйство показывал. Но я маме не говорила, боялась, что ей плохо с сердцем станет», «Я очень по отцу тосковал, даже плакал потихоньку. Но маме говорил, что мне хорошо и он мне совсем не нужен. Она очень зилась на него после развода». У Дины Рубинной есть такой рассказ пронзительный «Терновник». Классика: разведенная мама, шестилетний сын, самоотверженно изображающий равнодушие к отцу, которого страстно любит. Вдвоем с мамой, свернувшись калачиком, в своей маленькой берлоге против чужого зимнего мира. И это все вполне благополучные семьи, бывало и так, что дети искали пьяных отцов по канавам и на себе притаскивали домой, а мамочку из петли вытаскивали собственными руками или таблетки от нее прятали. Лет эдак в восемь.

А еще разводы, как мы помним, или жизнь в стиле кошка с собакой» (ради детей, конечно). И дети-посредники, миротворцы, которые душу готовы продать, чтобы помирить родителей, чтобы склеить снова семейное хрупкое благополучие. Не жаловаться, не обострять, не отсвечивать, а то папа рассердится, а мама заплачет, и скажет, что «лучше бы ей сдохнуть, чем так жить», а это очень страшно. Научиться предвидеть, сглаживать углы, разряжать обстановку. Быть всегда бдительным, присматривать за семьей. Ибо больше некому.

Символом поколения можно считать мальчика дядю Федора из смешного мультика. Смешной-то смешной, да не очень. Мальчик-то из всей семьи самый взрослый. А он еще и в школу не ходит, значит, семи нет. Уехал в деревню, живет там сам, но о родителях волнуется. Они только в обморок падают, капли сердечные пьют и руками беспомощно разводят.

Или помните мальчика Рому из фильма«Вам и не снилось»? Ему 16, и он единственный взрослый из всех героев фильма. Его родители – типичные «дети войны», родители девочки – «вечные подростки», учительница, бабушка… Этих утешить, тут поддержать, тех помирить, там помочь, здесь слезы вытереть. И все это на фоне причитаний взрослых, мол, рано еще для любви. Ага, а их всех нянчить – в самый раз.

Так все детство. А когда настала пора вырасти и оставить дом – муки невозможной сепарации, и вина, вина, вина, пополам со злостью, и выбор очень веселый: отделись – и это убьет мамочку, или останься и умри как личность сам.

Впрочем, если ты останешься, тебе все время будут говорить, что нужно устраивать собственную жизнь, и что ты все делаешь не так, нехорошо и неправильно, иначе уже давно была бы своя семья. При появлении любого кандидата он, естественно, оказывался бы никуда не годным, и против него начиналась бы долгая подспудная война до победного конца. Про это все столько есть фильмов и книг, что даже перечислять не буду.

Интересно, что при все при этом и сами они, и их родители воспринимали свое детство как вполне хорошее. В самом деле: дети любимые, родители живы, жизнь вполне благополучная. Впервые за долгие годы – счастливое детство без голода, эпидемий, войны и всего такого.
Ну, почти счастливое. Потому что еще были детский сад, часто с пятидневкой, и школа, и лагеря и прочие прелести советского детства, которые были кому в масть, а кому и не очень. И насилия там было немало, и унижений, а родители-то беспомощные, защитить не могли. Или даже на самом деле могли бы, но дети к ним не обращались, берегли. Я вот ни разу маме не рассказывала, что детском саду тряпкой по морде бьют и перловку через рвотные спазмы в рот пихают. Хотя теперь, задним числом, понимаю, что она бы, пожалуй, этот сад разнесла бы по камешку. Но тогда мне казалось – нельзя.

Это вечная проблема – ребенок некритичен, он не может здраво оценить реальное положение дел. Он все всегда принимает на свой счет и сильно преувеличивает. И всегда готов принести себя в жертву. Так же, как дети войны приняли обычные усталость и горе за нелюбовь, так же их дети принимали некоторую невзрослость пап и мам за полную уязвимость и беспомощность. Хотя не было этого в большинстве случаев, и вполне могли родители за детей постоять, и не рассыпались бы, не умерили от сердечного приступа. И соседа бы укоротили, и няньку, и купили бы что надо, и разрешили с папой видеться. Но – дети боялись. Преувеличивали, перестраховывались. Иногда потом, когда все раскрывалось, родители в ужасе спрашивали: «Ну, почему ты мне сказал? Да я бы, конечно…» Нет ответа. Потому что – нельзя. Так чувствовалось, и все.

Третье поколение стало поколением тревоги, вины, гиперотвественности. У всего этого были свои плюсы, именно эти люди сейчас успешны в самых разных областях, именно они умеют договариваться и учитывать разные точки зрения. Предвидеть, быть бдительными, принимать решения самостоятельно, не ждать помощи извне – сильные стороны. Беречь, заботиться, опекать.

Но есть у гиперотвественности, как у всякого «гипер» и другая сторона. Если внутреннему ребенку военных детей не хватало любви и безопасности, то внутреннему ребенку «поколения дяди Федора» не хватало детскости, беззаботности. А внутренний ребенок – он свое возьмет по-любому, он такой. Ну и берет. Именно у людей этого поколения часто наблюдается такая штука, как «агрессивно-пассивное поведение». Это значит, что в ситуации «надо, но не хочется» человек не протестует открыто: «не хочу и не буду!», но и не смиряется «ну, надо, так надо». Он всякими разными, порой весьма изобретательными способами, устраивает саботаж. Забывает, откладывает на потом, не успевает, обещает и не делает, опаздывает везде и всюду и т. п. Ох, начальники от этого воют прямо: ну, такой хороший специалист, профи, умница, талант, но такой неорганизованный…

Часто люди этого поколения отмечают у себя чувство, что они старше окружающих, даже пожилых людей. И при этом сами не ощущают себя «вполне взрослыми», нет «чувства зрелости». Молодость как-то прыжком переходит в пожилой возраст. И обратно, иногда по нескольку раз в день.

Еще заметно сказываются последствия «слияния» с родителями, всего этого «жить жизнью ребенка». Многие вспоминают, что в детстве родители и/или бабушки не терпели закрытых дверей: «Ты что, что-то скрываешь?». А врезать в свою дверь защелку было равносильно «плевку в лицо матери». Ну, о том, что нормально проверить карманы, стол, портфель и прочитать личный дневник… Редко какие родители считали это неприемлемым. Про сад и школу вообще молчу, одни туалеты чего стоили, какие нафиг границы… В результате дети, выросший в ситуации постоянного нарушения границ, потом блюдут эти границы сверхревностно. Редко ходят в гости и редко приглашают к себе. Напрягает ночевка в гостях (хотя раньше это было обычным делом). Не знают соседей и не хотят знать – а вдруг те начнут в друзья набиваться? Мучительно переносят любое вынужденное соседство (например, в купе, в номере гостиницы), потому что не знают, не умеют ставить границы легко и естественно, получая при этом удовольствие от общения, и ставят «противотанковые ежи» на дальних подступах.

А что с семьей? Большинство и сейчас еще в сложных отношения со своими родителями (или их памятью), у многих не получилось с прочным браком, или получилось не с первой попытки, а только после отделения (внутреннего) от родителей.

Конечно, полученные и усвоенный в детстве установки про то, что мужики только и ждут, чтобы «поматросить и бросить», а бабы только и стремятся, что «подмять под себя», счастью в личной жизни не способствуют. Но появилась способность «выяснять отношения», слышать друг друга, договариваться. Разводы стали чаще, поскольку перестали восприниматься как катастрофа и крушение всей жизни, но они обычно менее кровавые, все чаще разведенные супруги могут потом вполне конструктивно общаться и вместе заниматься детьми.

Часто первый ребенок появлялся в быстротечном «осеменительском» браке, воспроизводилась родительская модель. Потом ребенок отдавался полностью или частично бабушке в виде «откупа», а мама получала шанс таки отделиться и начать жить своей жизнью. Кроме идеи утешить бабушку, здесь еще играет роль многократно слышанное в детстве «я на тебя жизнь положила». То есть люди выросли с установкой, что растить ребенка, даже одного – это нечто нереально сложное и героическое. Часто приходится слышать воспоминания, как тяжело было с первенцем. Даже у тех, кто родил уже в эпоху памперсов, питания в баночках, стиральных машин-автоматов и прочих прибамбасов. Не говоря уже о центральном отоплении, горячей воде и прочих благах цивилизации. «Я первое лето провела с ребенком на даче, муж приезжал только на выходные. Как же было тяжело! Я просто плакала от усталости» Дача с удобствами, ни кур, ни коровы, ни огорода, ребенок вполне здоровый, муж на машине привозит продукты и памперсы. Но как же тяжело!

А как же не тяжело, если известны заранее условия задачи: «жизнь положить, ночей не спать, здоровье угробить». Тут уж хочешь – не хочешь… Эта установка заставляет ребенка бояться и избегать. В результате мама, даже сидя с ребенком, почти с ним не общается и он откровенно тоскует. Нанимаются няни, они меняются, когда ребенок начинает к ним привязываться – ревность! – и вот уже мы получаем новый круг – депривированого, недолюбленного ребенка, чем-то очень похожего на того, военного, только войны никакой нет. Призовой забег. Посмотрите на детей в каком-нибудь дорогом пансионе полного содержания. Тики, энурез, вспышки агрессии, истерики, манипуляции. Детдом, только с английским и теннисом. А у кого нет денег на пансион, тех на детской площадке в спальном районе можно увидеть. «Куда полез, идиот, сейчас получишь, я потом стирать должна, да?» Ну, и так далее, «сил моих на тебя нет, глаза б мои тебя не видели», с неподдельной ненавистью в голосе. Почему ненависть? Так он же палач! Он же пришел, чтобы забрать жизнь, здоровье, молодость, так сама мама сказала!

Другой вариант сценария разворачивает, когда берет верх еще одна коварная установка гиперотвественных: все должно быть ПРАВИЛЬНО! Наилучшим образом! И это – отдельная песня. Рано освоившие родительскую роль «дяди Федоры» часто бывают помешаны на сознательном родительстве. Господи, если они осилили в свое время родительскую роль по отношению к собственным папе с мамой, неужели своих детей не смогут воспитать по высшему разряду? Сбалансированное питание, гимнастика для грудничков, развивающие занятия с года, английский с трех. Литература для родителей, читаем, думаем, пробуем. Быть последовательными, находить общий язык, не выходить из себя, все объяснять, ЗАНИМАТЬСЯ РЕБЕНКОМ.

И вечная тревога, привычная с детства – а вдруг что не так? А вдруг что-то не учли? а если можно было и лучше? И почему мне не хватает терпения? И что ж я за мать (отец)?

В общем, если поколение детей войны жило в уверенности, что они – прекрасные родители, каких поискать, и у их детей счастливое детство, то поколение гиперотвественных почти поголовно поражено «родительским неврозом». Они (мы) уверены, что они чего-то не учли, не доделали, мало «занимались ребенком (еще и работать посмели, и карьеру строить, матери-ехидны), они (мы) тотально не уверенны в себе как в родителях, всегда недовольны школой, врачами, обществом, всегда хотят для своих детей больше и лучше.

Несколько дней назад мне звонила знакомая – из Канады! – с тревожным вопросом: дочка в 4 года не читает, что делать? Эти тревожные глаза мам при встрече с учительницей – у моего не получаются столбики! «А-а-а, мы все умрем!», как любит говорить мой сын, представитель следующего, пофигистичного, поколения. И он еще не самый яркий, так как его спасла непроходимая лень родителей и то, что мне попалась в свое время книжка Никитиных, где говорилось прямым текстом: мамашки, не парьтесь, делайте как вам приятно и удобно и все с дитем будет хорошо. Там еще много всякого говорилось, что надо в специальные кубики играть и всяко развивать, но это я благополучно пропустила Оно само развилось до вполне приличных масштабов.

К сожалению, у многих с ленью оказалось слабовато. И родительствовали они со страшной силой и по полной программе. Результат невеселый, сейчас вал обращений с текстом «Он ничего не хочет. Лежит на диване, не работает и не учится. Сидит, уставившись в компьютер. Ни за что не желает отвечать. На все попытки поговорить огрызается.». А чего ему хотеть, если за него уже все отхотели? За что ему отвечать, если рядом родители, которых хлебом не корми – дай поотвечать за кого-нибудь? Хорошо, если просто лежит на диване, а не наркотики принимает. Не покормить недельку, так, может, встанет. Если уже принимает – все хуже.

Но это поколение еще только входит в жизнь, не будем пока на него ярлыки вешать. Жизнь покажет.

Чем дальше, чем больше размываются «берега», множатся, дробятся, причудливо преломляются последствия пережитого. Думаю, к четвертому поколению уже гораздо важнее конкретный семейный контекст, чем глобальная прошлая травма. Но нельзя не видеть, что много из сегодняшнего дня все же растет из прошлого.

Статья Людмилы Петрановской, психолога.