Здравствуйте! Я недавно познакомился с одним парнем в поезде, он мне сказал, что пишет рассказы и исследует социальные вопросы детского воспитания. Он попросил меня рассказать про себя и свою семью. Выслушав меня, он хотел, чтобы я это же написал. Но я ответил, что не умею писать, и тогда он попросил у меня разрешения написать мою историю с моих слов. Впоследствии он мне ее прислал по почте, и я подтвердил все. Вот что получилось.

Итак, меня зовут Славик. Я живу в небольшом захолустном городе в Украине вместе с моим папой, мамой и братом-близнецом Денисом в двухкомнатной квартире. Мне 16 лет. Я и Денис были белокурыми мальчиками до 14 лет, а потом наши волосы стали темнеть, и сейчас они светло-каштановые. Папа работает преподавателем физкультуры в институте, мама учительницей младших классов в школе. Наши родители не ожидали появления сразу двух детей, тем более мальчиков. Поэтому живем мы скромно, без особого достатка, но средств на пропитание хватает и на летний отдых тоже.

Мой папа повернут на физическом воспитании, и когда нам с Денисом исполнилось семь лет, он предложил нам поиграть в одну очень интересную игру, которая называется Древняя Спарта. Мы тогда не понимали и не знали, что нас ждет. Главным условием игры было то, что выйти из игры было нельзя, и что она будет продолжаться долго. По малолетней глупости я с братом согласился. Да и отказаться тоже было нельзя, я так думаю. Своего папу мы любили, уважали и доверяли во всем полностью. Потом он нам рассказал о древней Спарте, какой там был строй и обычаи, какие там проводились соревнования и как воспитывали будущих воинов. Я с Дениской загорелся этой идеей, что мы тоже будем такими же сильными и смелыми, как настоящие спартанцы. Затем папа предложил придумать и принять общие правила, которым будем сами неукоснительно следовать. Впоследствии эти правила добавлялись на общем собрании семьи.

Первым правилом было закаляться физически. Поэтому я с Денисом должен был всегда, когда это возможно, стараться поменьше носить на себе вещей. Дома, если не холодно, мы должны ходить только в трусиках и босиком, хотя мальчики в Спарте вообще не имели никаких вещей и были все время голыми аж до 12-летнего возраста. Мы и так дома всегда ходили босиком и в трусах, поэтому с этим правилом быстро согласились. Во время приема душа мы должны обливаться холодной водой или вообще только ей и мыться. Купаемся мы с братом всегда вместе, чтобы меньше платить за воду, да и холодная вода намного меньше стоит.

Вторым неукоснительным правилом была хорошая учеба и поведение. Папа нам рассказал, что мальчиков-спартанцев, будущих воинов, наказывали розгами за всякие провинности. Он нас спросил, согласны ли мы принять это правило. До этого папа или мама нас только ладошкой по попе хлопали. Мы с Дениской замялись, по попе получать, тем более розгой, совсем не хотелось, но желание быть похожим на знаменитых воинов пересилило наши страхи. Тем более мы с ним учились уже во втором классе, а в первом никто из нас двоек ни разу не получил. Надо сказать, что учились мы не у мамы в классе, а даже в другой школе, потому как мама работала далеко от дома. И мы согласились на это правило, пообещав, что станем учиться еще лучше.

Со временем это правило обросло дополнительными требованиями и нюансами. Например, если кто-то в школе получал пару, то он должен был идти домой немедленно, не задерживаясь на гульки. Исключение составляло только посещение спортивных секций. Придя домой, двоечник должен был раздеться догола сам и приступить к изучению предмета, по которому схлопотал пару. Предложение получать наказание голыми мы с братом не сразу восприняли, но папа убедил нас, что это еще больше будет походить на обычаи и традиции древней Спарты, и мы согласились. Такому наказанному мальчику не разрешалось сидеть за столом - кушать он должен был стоя или на коленках перед столом, смотреть телевизор и тем более играть в игрушки или за компьютером. Комп у нас был один на двоих, старенький, стационарный, хотя родители приобрели для себя впоследствии ноутбук, но нам было запрещено им пользоваться. Приходилось делать уроки, стоя на коленках или сидя на корточках и писать на табуретке, которая до этого служила сиденьем. Такой образ жизни продолжался до тех пор, пока не исправишь двойку. А это можно было сделать только тогда, когда будет следующий урок по этому предмету. А он иногда бывал раз в неделю. Такая картина в нашем доме была не редкость, особенно в средних и старших классах, когда один может делать все, что ему захочется, после школы, играя за компом в трусиках, а другой, голенький, в коридоре на коленках за табуреткой учил уроки, надеясь исправить двойку. Наказанный должен был непременно находиться в коридоре, чтобы его можно было видеть со всех комнат, даже если никого дома не было. Выучив домашнее задание, по которому получил двойку, надо было продолжать делать другие уроки, тоже стоя на коленках или сидя на корточках. Непременным условием было то, что двоечник каждый день должен был не меньше часа непрерывно простоять на коленках за каждую полученную пару. На коленках надо было стоять смирно, не присаживаясь на корточки, не ерзая и не вставая. Если по каким-либо причинам приходилось вставать с коленок раньше времени, то потом надо было опять становиться и отсчитывать время с самого начала. Если час прошел, а ты еще не успел сделать все уроки, то можно было продолжать их делать, уже сидя на корточках, при этом можно было ненадолго вставать и ходить по дому по всяким делам. Если ты получил две пары, или первую еще не успел исправить и получил вторую, то ты обязан был отстоять на коленках два часа каждый день, пока не исправишь хотя бы одну пару. Сделав все уроки, наказанный мальчик должен был помогать по дому или сам управляться. Нам трудных заданий не давали, но подмести и протереть пол, убрать пыль, вымыть посуду, постирать и погладить свои вещи и начистить овощи для готовки мы умели.

Если вся работа была переделана, то можно было почитать книгу, но тоже сидя перед табуреткой на корточках. Нас с братом в таких случаях спасало то, что мы посещали очень много кружков и спортивных секций, которые необходимо было посещать. Сначала мы ходили в одни и те же кружки в начальных классах, а потом наши интересы разошлись. Я стал больше тяготеть к силовым видам спорта, Денька к таким, как гимнастика и атлетика. Но, даже если ты в течение недели и успел исправить двойку, и тебе разрешили надеть трусики и быть свободным во всех отношениях, в субботу провинившийся должен был идти в парк и нарвать себе лозин для предстоящей порки за двойку. Арифметика была проста, это тоже было одним из нюансов, с которым мы с братом так же согласились - за каждую двойку полагалось вытерпеть столько ударов розгой, сколько лет тебе исполнилось. Но это еще не все! Принеся домой розги, наказанный раздевался догола и становился в угол на коленки на столько часов, сколько двоек было получено в течение недели. На столько же часов провинившийся обязан был простоять и после порки в углу на коленках голеньким, предварительно убрав все ошметки с пола от розги. Если же был получен кол, то себе под коленки провинившийся должен был насыпать еще и гречки до и после порки, а также во время повседневного стояния на коленках, но такое бывало крайне редко. Руки можно было держать по швам до порки, после - только за головой, чтобы нельзя было руками успокоить ужаленную попку.

С парка надо было принести несколько лозин, минимум пять, папа выбирал из них на свое усмотрение. К ним тоже предъявлялись определенные требования, с которыми мы сами и согласились - они должны были быть гибкими, не ломаться при изгибе на девяносто градусов, не короче длины наших рук от плеча до кончиков пальцев и иметь толщину где-то с наш мизинец. Главным условием во время порки было не заорать. Если же это происходило, то нам полагалось получить еще дополнительные удары. Они тоже высчитывались по согласованным правилам. Если тебе полагалось, к примеру, семь розог, а ты на пятой заорал, то ты еще получал удвоенное количество от оставшихся, то есть еще четыре, а не две, итого получалось девять. Если мне было десять лет, и я умудрился схватить две пары в неделю, то мне полагалось двадцать ударов. Если я на пятнадцатом заорал, то мне еще всыпали десять. Если все же ты не перестаешь орать, то за каждый крик во время обязательных ударов тебе добавляют по аналогичной схеме. Во время дополнительных ударов кричать уже было можно, за это не накидывали еще дополнительных розог. При такой схеме мы терпели с братом изо всех сил. Нам разрешалось брать в рот что-нибудь, чаще всего свои трусики, чтобы легче было терпеть и не закричать. Но зато потом, нарыдавшись и отстояв в углу положенные часы, ты мог надеть трусики, мокрые от твоих слюней и соплей, и быть абсолютно свободным, если конечно ты успел исправить двойку в течение недели. Если же двойка была не исправлена, то наказание продолжалось, и наказанный мальчик оставался голеньким, пока не исправит двойку.

Такое правило о наказании за двойку впервые вступило в силу в нашей семье под новый год во втором классе, когда я получил первую в своей жизни пару и папа вечером, когда пришел с работы, подробно объяснил нам, что и как должно в таких случаях происходить. Тем же вечером я и остался голеньким и учил уроки на коленках, пока не исправил двойку через несколько дней, а в субботу впервые учился заготавливать для своей попы розги и получил их. Мы сначала сами честно это правило исполняли, даже если дома никого не было или были только мы вдвоем. Мы искренне верили, что таким образом закаляется наше тело и наша воля. Даже когда Дениска попал в больницу с желтухой на месяц и родители с работы поочередно ездили его проведывать, а я приходил домой сам и занимался домашними заданиями. Я очень переживал за брата, стал растерянным на уроках и получил пару, а на следующий день и вторую. Я тогда домой приходил сам, раздевался догола и честно отстаивал положенные мне два часа на коленках, занимаясь уроками, хотя дома никого не было. Когда кто-то из родителей приходил домой и спрашивал меня, сколько я уже отстоял, я честно отвечал, что стою уже полчаса, к примеру, и что еще должен отстоять полтора, хотя мог солгать, что отстоял уже почти все. Но я был честным, как и мой брат, и не умел лгать папе или маме, да и вообще никому.

Но, когда мы подросли, мы начали жульничать, и уже в классе пятом или шестом мы стали прикрывать друг друга. Придя домой с двойкой, мы уже сами не раздевались догола и не становились на коленки, а играли и забавлялись. Ближе к тому времени, когда кто-то из родителей должен был прийти домой, получивший двойку ставил свою табуретку в необходимое место, приносил учебники, тетрадки и все остальное и снимал трусики, но на коленки становился только тогда, когда слышался поворот ключа в замке. Родители, увидев такую картину, всегда спрашивали у провинившегося двоечника, сколько тот отстоял. Тот отвечал всегда по-разному, но при этом ему оставалось стоять всегда не больше 10-20 минут. У другого сына спрашивали - это правда? И тот всегда отвечал - да. Так нам удавалось водить за нос родителей больше года, но потом они купили себе ноутбук. Мы с братом сначала радовались покупке, но, как оказалось, напрасно! После очередного такого жульничества, когда Дениска стоял на коленках и его спросили, честно ли он все отстоял, а я подтвердил, то нас обоих позвали и отчитали, его за жульничество, меня за вранье. Оказалось, ноутбук записал все, что мы вытворяли дома, а мы этого не знали. Крыть нам было нечем, отпираться бесполезно - на видео были записаны все наши проделки с фиксацией времени. Мы понурили взгляд. С тех пор лафа для нас закончилась, ноутбук, стоявший в их комнате напротив двери, с которой, кстати, виден угол, где получивший двойку должен заниматься уроками на табуретке стоя на коленках, работал теперь беспрерывно, и нам запрещалось входить без лишней надобности в комнату родителей. Тогда мы с братом отхватили впервые ремня, да еще и вместе, да еще и не в субботу! Папа сказал нам, что за такое будет пороть нас до первой крови, как мальчиков-спартанцев на каком-то там алтаре. Но, подумав, изменил условие! Он приказал мне снять трусики и обоим лечь на диван таким образом, чтобы смотреть друг на друга, и сказал, кто первый закричит, тот получит еще десятку, а другой может встать, и стал пороть нас ремнем. Удары были сначала не такими болючими, как от розги, но со временем попка стала горячей, у меня, а потом и у брата полились слезы, терпеть было практически уже невозможно! В каком-то забытии сквозь слезы я заметил, что брат встал и ушел, а я получил еще обещанную горячую десятку! Я и сам не заметил, как заорал! Немного придя в себя и утерев сопли и слезы, я заметил брата уже стоящим на коленках в углу с руками за головой. Его попка была красно-синей, кое-где даже сизой, я не представлял тогда, что моя выглядела еще хуже. Сколько мы тогда отхватили - я не знаю даже, где-то после семидесяти я сбился со счета. Папа мне сказал присоединиться к брату в углу. Я проковылял и стал на коленки в угол возле брата. Папа тогда сказал, что если мы так прикрываем и выгораживаем друг друга, то это наказание мы теперь будем нести вместе до конца, пока мой брат не исправит двойку. И что с этой минуты будет только считаться началом наказания! Мы простояли вместе час и потом нас отправили в ванну и спать. Спали мы с братом в одной кровати, потому как на другую средств не было, да и ставить ее было некуда. Она была не большая, но две подушки и мы с братом там свободно влезали. Спали мы каждый под своим одеялом, но на одной простыне. Но через пять минут зашел отец, отобрал у нас одеяла и подушки, сказав, что мальчики-спартанцы вообще спали всегда голышом и только на циновках, а раз мы наказаны, то самое время и нам узнать, что это такое - спать без подушек и одеял.

Ту ночь мы проспали лежа на животах, отсутствие одеял было даже кстати поначалу, но ближе к утру стало зябко, и мы во сне обняли друг друга, чтобы согреться, и так и проснулись. Как назло, Денискина двойка могла быть исправлена только через четыре дня, после выходных. Все эти дни мы с ним вместе были наказаны. Приходили вместе домой, раздевались догола и становились напротив ноутбука на коленки делать уроки каждый возле своего табурета. И честно отстаивали так час, даже если уроки удавалось сделать быстрее. Потом убегали на тренировки. Родители к нам претензий не имели, когда вечером просматривали видео-отчет за день. Ночью мы спали без одеял и подушек, прижавшись друг к другу телами. Ближе к утру мы втайне от папы укрывались краешком простынки, на которой лежали. Что и говорить, в субботу мы с ним вместе, конечно же, и розог получили, причем по еще сине-красным попкам, от чего опять стали визжать как резаные, за что еще и добавочные отхватили. Было ужасно больно!!! Так нас отучили врать и жульничать. Ноутбук работал все время, даже тогда, когда никто не был наказан. Папа объяснил, что он исполняет роль охранного устройства, все снятое им видео отправлялось сразу на какой-то удаленный сервер, доступ к которому имели только родители, поэтому, если нас ограбят, то он запечатлеет лица грабителей. Было странно! Что у нас грабить-то? У нас с Денисом до сих пор нет простейшего телефона - даже перед сверстниками стыдно. На кровать денег не было, а на ноутбук нашли! Но перед нами они не отчитывались. Надеюсь, что ноутбук они купили не только для того, чтобы нас контролировать и караулить дом, а просто это оказалось удобным добавочным плюсом покупки. Да еще и осознание того, что видео с нашими голыми телами и выпоротыми задницами оказывались где-то в интернете, стало нас смущать. С тех пор мы, проходя мимо комнаты родителей, когда были наказаны и голыми, стали прикрываться ладошками, а становиться перед табуретками так, чтобы не было видно наших лиц и члена с яйцами. Хотя папу с мамой мы не стесняемся до сих пор.

Если кто-то из нас начинал болеть, то другого брата отправляли спать и делать уроки в комнату родителей, чтобы второй брат не заразился. Спать приходилось возле кровати родителей, потому как другого места просто не было. И, естественно, если ты в это время не исправил текущую двойку, то спать приходилось голеньким и без одеяла с подушкой.

Но, благодаря закаливанию, болели мы крайне редко. Днем двоечник тоже был обязан быть голым - как символ того, что мальчик наказан. Правда, спасибо родителям, если в дом кто-то приходил посторонний, нам разрешали уединиться в своей комнате, или даже надеть трусики, если нас кто-то хотел видеть. Даже если наказанный мальчик стоял в углу, когда кто-то приходил, ему разрешали перейти стоять на коленках в нашу комнату, но при этом стоять приходилось с самого начала. Это было на наш выбор - либо достоять остаток времени при посторонних, либо уйти в свою комнату и выстоять с самого начала. Хотя, стояние на коленках мы старались выполнить еще до прихода родителей домой, а мы двери сами никому не открывали. Кстати, нас приучали следить за своей одеждой - мы сами научились ее стирать, сушить и гладить, чистить свою обувь - это тоже было предметом контроля и наказания. Трусики у нас были только одни на каждого, у меня зелененькие, у Деньки - синенькие, поэтому, как только кто-то из нас становился объектом наказания, он сразу же их стирал, чтобы по окончании наказания одеть их чистенькими и сухими. Если мы не были наказанными, то нас заставляли их стирать по вечерам два раза в неделю - один раз в пятницу вечером, другой во вторник. Тогда приходилось спать голышом и идти в школу без трусов, если на утро они не успевали высохнуть. Папа также запрещал наказанному мальчику одевать их в школу, считая, что двоечнику они не нужны, а беречь их нужно. Мы их снашивали до нитки, понимая, как нелегко родителям нас накормить, не говоря уже о том, чтобы одеть. Нередко они были все в дырках, и хозяйство сквозь них бесцеремонно вываливалось наружу. Но для дома это было нормально. Лишь для плавания в бассейне нам купили плавки каждому, тоже разных цветов, и приказали их беречь. Мы их одевали лишь в бассейне, а из дома и домой зачастую шли без трусов, в одних шортах или брюках.

Лето для нас было сплошным праздником. У нас была дача, где мы всей семьей и проводили все лето, тикая от душных улиц города. Мы с Дениской все летние каникулы и жили у дедушки на даче, пока его не стало, когда нам было десять лет. С тех пор раз за лето родители стали нас брать с собой на море. Тогда я и увидел его в первый раз. Так как денег у нас было не много, то до Азовского моря мы добирались электричками восемь часов и селились в своей палатке на берегу. Продукты привозили свои с дачи, ловили рыбу и мидий, чтобы пропитаться, воду брали с местного родника - ух и холоднючая же она была! Так дикарями мы и жили пару недель недалеко от городского пляжа. Когда я впервые увидел море - радости моей не было предела! Такое большое, сверкающее на солнце - эта картина меня завораживала. И огромный широченный песчаный пляж. Странно, но я отчего-то в детстве думал, что все люди в море купаются голышом, как в ванной, но когда я увидел, что все люди купаются в плавках, я был в недоразумении! Плавок-то я с собой не взял, на мне были только застиранные дырявые трусики под шортиками, как и у моего брата. Мы спросили - а как же нам купаться? Родители сказали - ну, не в трусах же рванных. Разбив палатку в тени дерева, мы с Денькой долго мялись, не решались снять шортики с трусами, ведь кругом все люди, даже малыши, купались и загорали в плавках. Но потом жара и желание окунуться в такое огромное и ласковое теплое море пересилило нас. Мы подобрали момент, когда никого поблизости не было, подошли к кромке воды, оглянулись, сняли шорты с трусами и, прикрываясь ладошками, бросились в воду! Восторг переполнял нас, мы чувствовали море, и оно чувствовало нас, мы купались и резвились, брызгались и ныряли! Вдоволь накупавшись до гусиной кожи на теле и когда наши членики стали крохотными, а яйца спрятались глубоко внутри нас, мы вышли на берег погреться и не сразу осознали, что стоим голыми посреди других одетых людей - настолько наши чувства и сознание переполняли эмоции. И к нам стало доходить, что на нас решительно никто не смотрит. Мы переглянулись, озираясь вокруг - никто на нас пальцем не тыкал и не смотрел в нашу сторону. Надеть рваные трусики на мокрое тело мы не решились на пляже при всех и, подобрав наши шмотки, побежали к палатке, прикрываясь ладошками снизу. Мама дала нам по полотенцу вытереться и отправила на солнце греться. Мы вытерлись и легли на полотенца животом вниз. Через полчаса, проведенных на солнце, мы заметили, что наши писюны стали большими и набухшими, а яйца низко провисали, но мы уже этого почему-то не стеснялись. Что и говорить, через час мы уже без зазрения совести побежали голышом через весь пляж к воде, даже не прикрываясь ладошками, а держась за руки. За две недели мы ни разу не надели и нитки на себя и загорели как чертенята. За это время мы успели подружиться с такими же ребятами - вместе плавали и ныряли, по утрам ловили рыбу, а днем и вечером собирали мидий. Они рассказывали о себе, мы о себе, общались на разные темы о своем, пацанячьем. Правда, они были всегда в плавках, но нас это не смущало.

Родители же тоже всегда были в купальниках. Это было самое клевое время нашего детства. С тех пор мы каждое лето приезжали на это же место. Мы с Дениской по приезду всегда стеснялись только первую половину дня, а потом две недели проводили беззаботно и весело, загорая и купаясь, веселясь и гуляя голышом. Этим летом мы тоже там отдыхали две недели, правда, несколько лет назад мы стали отходить чуть подальше, чтобы я и Денис не стеснялись отдыхать голыми.

Остальное время наших летних каникул мы всегда проводим на дачном участке всей семьей. Мы с Денисом днем ходили на местную речку купаться и загорать, утром и вечером помогали родителям на огороде поливать и пропалывать грядки. На даче мы были всегда в трусиках, даже когда бегали в магазин на другой конец садового общества за хлебом. Мама нам трусики регулярно штопала, потому как они были старенькие и часто рвались от наших приключений, а покупать нам новые летом на дачу не было смысла - мы бы и новые порвали бы так же. У нас росло множество различных деревьев, мы любили по ним лазить, и есть их плоды прямо на ветках. Но нам как-то приглянулся соседский персик - его плоды были огромными и сочными даже на вид. И вот, нам тогда было уже по двенадцать лет, мы решили наведать это соседское дерево. Выследив, когда ближе к вечеру сосед уйдет с участка, мы перелезли через забор и забрались на это дерево. Едва сорвав по плоду и укусив их, мы увидели, как сосед заходит опять на участок через калитку. С испугу мы бросились спрыгивать с дерева и тикать и умудрились при этом поломать плодоносящую ветку. Со страха мы переметнулись через забор и кинулись прятаться в дом. Сосед это все заметил, и мы даже потом слышали, как он ругается на нас за поломанную ветку. Мы не придумали ничего лучшего, чем спрятаться в шкафу.

Оттуда мы и услышали, как пришел сосед и рассказал все нашим родителям, которым не составило большого труда нас отыскать. Вытянув нас за уши во двор, он стал перед соседом нас отчитывать и ругать. Мы стояли, потупив головы, с опущенным в землю взглядом. И сосед, и папа на нас некоторое время кричали, но потом папа спросил, знаем ли мы, что мальчиков-спартанцев беспощадно секли за воровство, вернее не за то, что они воровали, а за то, что попались на этом. Что и сейчас садят в тюрьму только тех, кто попался, а не тех, кто ворует. Папа был зол. Он кричал, что не потерпит, чтобы воры росли в семье. А сосед причитал, зачем же мы ветку сломали, мол, попросили бы, я бы вам и так с радостью дал бы персиков, что выпороть бы вас следовало бы. Потом папа сказал:

Ну что, негодники! Будем тогда вас по-спартански отучать от воровства. Идите, готовьтесь!

И мы побрели к ближайшему кустарнику, прекрасно осознавая, что порки не избежать, хотя сегодня была не суббота, когда нас обычно секли розгой за всякие проделки, случившиеся в течение недели. Нарвав для себя лозин, мы направились в дом.

И куда вы собрались? - спросил папа.

Ну, это... в дом. Там же будешь нас пороть?

Как тут? Тут же не на чем лежать, как ты будешь нас пороть?

Вы же любите по деревьям лазить, ветки ломать, вот на дереве и получите порку!

В это момент впервые наш взгляд был оторван от земли, и мы удивленно переглянулись с Дениской друг на друга, не понимая, что папа имеет в виду.

Как это? - недоумевающе спросили мы в один голос.

Как всегда, молча! И пусть только кто-нибудь из вас попробует заорать - запорю до смерти! А теперь прыгайте вон на ту ветку, цепляйтесь за нее крепко руками и висите.

Мы отдали розги папе, а сами подошли к указанной ветке и уже собрались подпрыгнуть, но он нас остановил.

А трусы за вас я буду снимать?

Мы с изумлением взглянули на папу, потом на соседа. Краска стыда залила наши уши и лица.

При соседе? Ну, пап...

Снимайте, снимайте, воровали-то вы у соседа, а теперь его стыдитесь? Лучше бы вам воровать было стыдно!!! Тоже мне, а еще хотите называть себя спартанцами! Там дети вообще не знали, что такое одежда, и пороли их почаще, чем я вас!!!

Опустив глаза и отвернувшись к соседу спиной, мы сняли наши трусики, бросили в траву и, подпрыгнув, уцепились руками за ветку дерева.

Спиной мы чувствовали, что сосед не спускает с нас глаз. Он, наверное, и не подозревал, что нас так легко могут выпороть за такое. Долго нам ждать не пришлось - первые удары были, как всегда, сильными и жалящими. Плохо еще было и то, что папа не сообщил нам, сколько ударов мы заслужили, а в правилах такого пункта тогда еще не было. Но мы терпели, стиснув зубы. Выдав каждому из нас первую двадцатку, папа остановился и предложил соседу тоже всыпать нам за поломанную ветку, но тот, на наше счастье, отказался и вообще собрался уходить. Приказав нам висеть дальше, папа пошел проводить соседа, извиняясь перед ним за нас. К нам долетели обрывки фраз, в которых папа обещал, что такого больше не повторится и что мы после завершения наказания сами придем перед ним извиняться. Они еще долго о чем-то разговаривали возле калитки, так что наши задницы немного успели отойти, но зато руки уже изрядно устали. Я собирал последние силы, чтобы не сорваться с ветки. Я уже молил Бога, чтобы папа поскорей пришел, завершил порку и разрешил нам спуститься с ветки на землю. Наконец, папа пришел и всыпал нам еще каждому по десять. Никто из нас не заорал, было только слышно учащенное дыхание, сопение и мычание. Все мое тело и брата было мокрое от пота. Наконец, папа разрешил нам отпустить ветку и прыгнуть на землю. Приземлившись, мы не знали, что нам делать. Обычно после порки нас посылали в угол стоять, но не стоять же на дереве или на земле на коленках, и мы ждали, что нам скажет папа. Однако к своим попам мы притрагиваться не решались - это было запрещено, и мы стояли по стойке смирно! Наконец, он сказал, что в угол нас сейчас ставить бессмысленно и что нас ждет другое наказание. Мы замерли в ожидании.

Берите каждый по пустому большому мешку и бегом сбегайте и наполните доверху их крапивой!

У нас аж рты пооткрывались! Зачем столько крапивы? Мы слышали, что ей иногда тоже наказывают, но для этого нужен только пучок для каждого, не более. Пока мы так раздумывали, папа нам крикнул, чтобы мы поторапливались. Подобрав наши трусики, мы собрались их одеть, потому как за крапивой надо было идти через полпоселка за окраину, но папа подошел к нам, выхватил их и сказал:

Мальчикам-спартанцам не положены трусики, тем более наказанным!

А как же мы пойдем-то? Голыми? Через все дачи?

Сумели к соседу пробраться, сумеете и за крапивой! Тем более уже почти стемнело! И быстро чтобы - одна нога здесь, другая там!

Схватив мешки, мы помчались к калитке. Выйдя на улицу, мы осмотрелись. Никого не было. Но чтобы нас голых не увидели через заборы, мы обернулись мешками как набедренными повязками и побежали на окраину. Надо сказать, что это оказалось не так просто! Мы ничего не взяли с собой, и нам пришлось ее рвать голыми руками. Это было ужасно больно - она жалила наши руки и ноги, касалась наших тел. Кое-как набрав два мешка, мы направились назад. Прикрываться уже было нечем и, чтобы как-то скрыть свой срам, мы несли мешки впереди себя, обняв их. Они были почти с наш рост. Уже порядочно стемнело, и нас никто не увидел. Если попадались встречные люди, то мы прятались под кроной деревьев, присев за нашими мешками. Придя домой, папа нас уже ждал, держа наши трусики в руках. Поставив мешки под тем же деревом, где мы получили по нашим голым попам розгой, мы встали смирно в ожидании дальнейших распоряжений, держа руки по швам.

Чего стоите, любители полазить по чужим деревьям? Цепляйтесь опять за любимую ветку. Но только теперь лицом ко мне.

Мы подпрыгнули и уцепились опять руками за ветку дерева. Папа продолжил нам объяснять.

Вы знаете, что мальчики-спартанцы всегда спали голышом на грубых циновках, которые делали своими руками? Циновок я вас заставлять делать не буду - вы уже и так приготовили себе ложе. Чтобы не замерзнуть, они прижимались плотно друг к другу, а если становилось совсем холодно, то они хлопали свое тело крапивой, чтобы согреться. Сегодняшнюю ночь в качестве наказания вы проведете под деревом, а чтобы вам не было холодно, я разогрею ваши тела крапивой! Все понятно?

Мы промычали в ответ. Деваться нам было некуда, папа был очень зол на нас, да и мы понимали, что сильно провинились. Тем более такого испытания нам еще не доводилось проходить, и нам было даже, в некоторой степени, интересно. Папа открыл один из мешков и нашими трусиками вытянул хороший пучок крапивы. Наши руки и ноги уже были обработаны крапивой, пока мы ее рвали. Папа обошел нас сзади и стал бить по нашим ужаленным розгой попам. Мы молчали, хотя и было дико больно. Не проронить ни звука было, как всегда, главным условием во время любого наказания - нам этого уже повторять и объяснять не надо было. После наших поп он стал хлестать наши спины. Она легче переносила жалящую боль крапивы, хотя стебли перегибались через наши тела и жалили бока и живот. Потом папа опустился ниже наших поп и стал обрабатывать бедра и ноги сзади. Мы стали вертеться и трепыхаться. Когда наши ноги выделывали танец боли, крапива умудрялась жалить и в наши дырочки. Это было адски больно. Доставалось и яичкам, и свисающим членикам, от чего они начали дико чесаться и раздуваться. Горело и чесалось почти все тело, но мы стойко терпели и не орали от боли, лишь изредка вздыхая и мыча. Потом папа обошел нас и встал перед нами. Наверное, увидев слезы на наших глазах, он сжалился и всего пару раз легонько ударил по ногам спереди и животу. Мы боялись, что он начнет сейчас хлестать и наши бедра спереди, и тогда сильно достанется и нашим яичкам и писюнам, которые уже стояли как солдатики с открытыми головками - а это было бы больнее всего. Но он этого не сделал. Кинув измочаленный пучок крапивы под нас, он потом оба мешка высыпал тоже под наши висящие ноги и разровнял крапиву равномерно по кругу где-то на пару метров.

Провисите еще двадцать минут, потом можете слезать. Но дальше, чем лежит крапива, вы выходить не должны. Спать сегодня ночью вы будете на ней, как настоящие мальчики-спартанцы! Посмотрим, достойны ли вы такой чести так называться. Если кто-то ослушается, то каждый из вас получит в два раза больше, чем сегодня уже получил!

Мы провисели, наверное, даже больше, чем двадцать минут, потому как часов ни у кого не было, да и опять чувствовать на себе ненавистную крапиву не очень-то и хотелось. Так, провисев, пока хватало сил, и руки уже совсем нас не держали, мы вместе спрыгнули с ветки и приземлились на крапиву. Ноги сразу опять обожгло. Мы подумали, что если стоять и не двигаться, то крапива нас не так сильно будет жалить. Так мы простояли в центре круга из крапивы под веткой дерева, наверное, еще пару часиков, пока нас не стало конкретно тянуть в сон. Кругом уже стояла тишина. Но мы видели, как из окна нашего дома за нами иногда мельком посматривали. Поняв, что стоять мы больше не в силах, мы решили попытаться лечь в крапиву и уснуть. Мы перед этим захотели пописать, но идти в туалет не решались. Тогда мы, отойдя на край круга из крапивы, стали писать, стараясь поссать как можно подальше, чтобы и запрет не нарушать, и в моче своей не спать. Затем, став в центр и обнявшись, мы медленно стали опускаться на крапиву. Сначала на корточки, а потом и на попу. Крапива обожгла наши больные зады, но не так сильно, как во время порки. Медленно мы стали ложиться на спину. Опять волна боли пробежала по всему телу. Но, если не ворочаться, то боль через время проходила. Так мы и уснули на спине, не ворочаясь и держась за руки. Но когда во сне ты неосознанно поворачивался на бок или живот, то крапива опять давала о себе знать, и ты просыпался от очередной волны боли. Так и была проведена эта кошмарная ночь, в которую мы почти не спали. Надо сказать, что нам действительно не было холодно, мы даже не прижимались друг к другу. Мальчики-спартанцы правильно делали, что согревали себя крапивой, это позволяло им не замерзнуть и выжить в экстремальных условиях.

Утром оказалось, что наши родители тоже не спали почти всю ночь, переживали за нас, но отменить наказание не решились в воспитательных целях. Они смотрели за нами и даже несколько раз приходили проведывать, но мы этого не заметили. Когда взошло солнце, мы проснулись и увидели папу на стуле возле нас, ждущего нашего пробуждения. Он спросил нас, как мы себя чувствуем, мы ответили, что хорошо. Жаловаться, как мы понимали, было не в обычаях мальчиков-спартанцев. Он нам сказал встать и подойти к нему. Мы встали и подошли. Он осмотрел каждого из нас с головы до ног, смахнул прилипнувшие листочки крапивы и ощупал все тело каждого. Затем отправил обоих в душ. Холодная вода остудила наши тела, но они по-прежнему продолжали местами чесаться. Мы терли наши руки, ноги и спину, но к попе не притрагивались, боясь нарушить запрет. После душа мама намазала наши красные спины, попы и ноги сзади какой-то мазью и позвала завтракать. За ночь краснота с других мест почти прошла, и больно было только сзади, так как мы лежали почти все время спиной на крапиве. После завтрака папа сказал, что нас ожидает последнее испытание. Мы должны были пойти и попросить прощения у соседа за вчерашнюю выходку. Он нам рассказал, какие слова говорить и как стоять. Извиняться мы должны были перед соседом стоя на коленках, держа руки по швам и глядя ему в глаза.

Мы понимали, что извиняться придется, но как-то позабыли об этом. Родители встали из-за стола, а мы с коленок, и убрали все, и помыли посуду. Мы мялись в нерешительности, не зная, что нам дальше делать. В квартире в городе в таких ситуациях мы обычно могли почитать на корточках, пока другого дела не было, а на даче нас так впервые наказали. Так, стоя на кухне, мы дождались, пока пришел папа и послал нас к соседу извиняться. Опять краска стыда залила наши лица. Идти к соседу голыми было почему-то все равно стыдно, хотя он нас вчера уже достаточно разглядел голеньких. И мы поплелись, опустив глаза в землю. Следом за нами недалеко следовал отец. Выйдя с калитки, мы посмотрели по сторонам, чтобы нас голых никто из посторонних не видел, и зашли в калитку соседа. Невольно мы прикрылись ладошками спереди. Постучавшись в дверь, нам открыл сосед.

Это... простите нас... - ком стоял в горле, говорить было не возможно, губы пересохли.

Вдруг из-за спины мы услышали цыканье отца. Посмотрев в его сторону, мы поняли, что забыли опуститься на коленки. Тогда мы с братом вспомнили, как должны себя вести во время извинения, и вместе стали прямо на пороге на колени, руки развели и держали вдоль туловищ. Самым трудным оказалось смотреть ему в глаза.

Простите нас, пожалуйста, - в один голос стали говорить мы, - мы бо... - вдруг за спиной соседа показалась девочка, его внучка, лет пятнадцати. Ее вчера не было, значит, она приехала только сегодня утром и даже еще не успела переодеться в дачную одежду.

Кто там, дедушка? - спросила она, выходя из-за его спины.

Да вот, внученька, озорники вчера персики надумали воровать, да еще и ветку сломали! Вот, пришли извиняться.

Пока ее дедушка говорил это, она остолбенело смотрела на нас, не отрывая взгляда, а мы на нее. Опять наши ладошки сами прикрыли наши членики спереди. Наши лица стали красными как рак, а уши загорелись так, что нам казалось, что с них сейчас повалит дым. Так, наверное, мы простояли секунд пять, но для нас это показалось вечностью. И лишь подзатыльник отца привел нас в чувства.

Ну, чего замолчали? Давайте уже извиняйтесь и дело с концом.

Кое-как пересилив себя, опустив опять руки и пролепетав не сложный текст извинения, глядя на соседа, нам разрешили идти домой. Встав и опять прикрывшись спереди ладошками, мы рысью помчались домой. Дома мы были в каком-то наваждении. То ли от того, что не выспались, то ли от перенесенной боли и переживаний. Мы бродили по саду и дому, не зная, куда себя деть. Ближе к вечеру папа нас спросил, почему мы еще голыми ходим, ведь он сказал, что это будет последнее, что мы должны были сделать. Мы переглянулись и, найдя свои трусики, надели их.

Так для нас тогда обернулась попытка кражи, и так нас с братом отучали от воровства. Мы дали сами себе и друг другу клятву, что больше никогда в жизни не будем воровать.

Вспомнилась мне одна детская история.Начало 60-х годов,я,наверное,в младших классах щколы училась.Я одна дома,родители или на даче,или на работе.Если кто помнит те времена,то должны помнить,в магазинах жуткий дефицит товаров,все по талонам:крупы,сахар,моющие.Наверное,я решила измменить жизнь к лучшему,и открыть магазин,в котором есть все.ДЛЯ начала я наделала бумажных денег,нарезала кружочки,подписала,собрала подружек с улицы,раздала им бумажные деньги,и устроила большую распродажу,из продуктовых домашних запасов.Магазин было решено открыть во дворе собственного дома,овчарка Рекс,чтобы не мешала,была отправлена в сарай,где жили куры и три барана.Торговля шла оживленно,прилавки быстро опустели, были проданы все стратегические мамкины запасы продуктов,а у меня собралась приличная сумма денег,которые я сама же и наделала.Только счастье,оно же большим не бывает...вечером вернулись родители.Сначала мать устроила допрос по поводу продуктов,а потом отец отвел нас в сарай.У Рекса была большая охота,несколько кур валялись дохлые,выжившие забились по гнездам и затихли.От пережитого стресса они еще долго не выходили оттуда и не неслись.Один баран с разодранным курдюком с тихим стоном отдавал концы,второй,которого Рекс только начал грызть,лежал в глубоком обмороке,а у третьего видимо началась истерика,он начал метаться и сносить все на своем пути.Потом назначили время наказания,я обошла своих покупательниц,раздала назад деньги,собрала продукты и обьявила о мамкином приказе:всем собраться у нас дома.Покупатели подошли,в глазах у всех был ужас,как у барана из сарая.И наступил час Х,час наказания.Подружки выстроились в ряд,перед ними поставили в ряд несколько табуреток,меня заставили раздеться и лечь на табуретки,началась порка.Била меня мать солдатским ремнем с пряжкой.Если быть совсем честной,я была проказливым ребенком,поэтому наказывали меня очень часто и жестко,но часто наказывали не за что,за каждую мелочь.В детстве приходилось стоять в углу на коленях на горохе,гречке,мамка могла спокойно выгнать нас с сестрой на улицу без еды,мы прятались полночи за домом,пока не приходил с работы отец и не забирал нас.Но главным был ремень,солдатский,кожаный,широкий,с большой пряжкой,он висел на видном месте,это был мой ремень я с ним росла.Обычно,если мать решила наказать меня,она говорила:иди,приниси ремень.Вот и в этот раз,я принесла ремень,и началась порка.От стыда,боли,ужаса,я сжала зубы и приказала себе не плакать,плакать начали девочки,а я тихонько начала петь песню,по моему это взбесило мамку,и она начала бить меня пряжкой.Я увидела несколько брызнувших капелек крови,но странно,боль начала потихоньку отступать,а потом исчезла совсем,мне стало смешно,и я засмеялась тихонько,а потом опять запела.Еще какое то время мать лупила меня,а потом бросила ремень,упала на диван,и начала плакать,у нее началась истерика.Шокированные девочки бросились вон из дома,зашел отец,молча подобрал ремень и порубил его в сарае на куски топором.После этого я много лет не чуствовала боли,просто начинала тихонько петь,и боль уходила.Потом конечно это прошло,но до сих пор я очень терпеливо переношу любую боль.Вот тогда я и дала себе слово,при первой любой возможности уехать из дома,но это уже другая история. А маме я давно уже все простила,только ее рядом нет,и мне ее так не хватает. И магазин,я так и не открыла,хоть и были все возможности,видать маманька хорошо отшептала в детстве.

Так вот, дело было в году 2005 по школе. Урок английского языка. Обычно занятия проходили где-то в подвальном помещении (ввиду отсутствия свободных кабинетов), однако в этот раз мы занимались в кабинете вылизанном, идеально меблированным, попросту говоря демонстрационном. Так сказать, на случай городских олимпиад, коллегий и заседаний родительского совета. Всё потому, что в привычно тёмном и сыром кабинете на отшибе делали ремонт.

Был у меня одноклассник - Миша. Парень вроде бы адекватный, но очень избалованный и шебутной. Собственно под его руководством мы всем мужским коллективом класса впервые пронаблюдали особенности женского организма в процессе соития, взломав сейф его отца с коллекцией отборной порнографии. С ним же мы познали всю прелесть прикосновений и шлепков по бёдрам старшеклассниц, проходящих в коридоре. С ним же дружной братией мы впервые проехали в отдел в ОВД, уже не помню правда за что.

Так, закончу прелюдию. Класс. Новые лакированные парты, расположенные буквой П (т.е. стол учителя по центру, а полукругом сидим мы, учащиеся). Урок английского. Людмила Борисовна (я отчётливо помню именно её, именно из-за этого инцидента).

Начинается урок, и спустя минут пять я замечаю, что Миша усердно работает циркулем, прикрывая сие действие учебником, периодически оглядываясь на Людмилу Борисовну. Проходит десять, пятнадцать, двадцать, двадцать пять минут - Миша всё так же сконцентрирован на работе, половина класса с тем же усердием наблюдает за Мишей. В какой-то момент преподаватель встаёт с места и прямым курсом с криком: «Мало того что уроки срываешь, ты ещё и мебель казенную портить будешь?!», направляется к рабочему месту Миши. Подходит, вырывает из рук учебник, отдёргивает руки Миши, которыми он так усердно и настойчиво пытался закрыть место нанесения «гравировки». Преподаватель вглядывается в надпись, десятисекундная тишина, крик, Миша за ухо вылетает из кабинета, занавес.

Подхожу к парте, а там идеальным, как по трафарету, шрифтом - ЛЮДМИЛА БОРИСОВНА ПРОСТИТУК (и начало буквы, А).

Я помню тот момент как сейчас. Я так близко воспринял это, что на какое-то время было стыдно заходить в школу. Все вокруг знали об этом инциденте, обсуждали, показывали на нас «Вот, мол, этот класс!». Людмила Борисовна от нас конечно же отказалась, а Мишины родители около месяца обивали порог директрисы.

А потом Миша при всей школе в спортзале извинялся и рыдал, обещая не писать о том что Людмила Борисовна проститутка на школьных партах.

Почему понятия маргинал и люмпен часто подменяют, если маргинал – это всего лишь человек без социального статуса?

Дети 80х, наше поколение, пережили это в цивилизованной стране, в цивилизованных городах, в цивилизованных семьях. В наше время.

Я выражаю глубокую благодарность тем людям, которые позволили мне опубликовать кусочки из их биографий. Кое-где я внесла изменения в детали.

Лет до 5 меня мыли в небольшой пластиковой ванночке, которую ставили в большую ванну. И вот, однажды, не было горячей воды, и меня мыли нагретой. Воды было очень горячая, а терла мама меня сильно жесткой губкой. Мне было больно, я плакал, а она ругалась и говорила «Не придумывай, нормальная вода и губка мягкая». Я плакал еще сильнее и назвал ее дуррой. Она созвала всех родственников, которые были в доме в тот момент. Они собрались, нависли надо мной и стали говорить какой я плохой, что за такие слова мне полагается порка, что я буду за каждую ругань получать по губам. И опять было страшно и плохо.

Я должна была отвечать за все свои поступки, поэтому виновата только я, я сама всегда отвечала за все, что происходит вокруг меня….

А сколько тебе было лет, когда ты начала отвечать за свои поступки и быть ответственной за все, что происходит вокруг тебя?

Мне было 3.. около трех лет, чуть меньше.

Меня забыли в саду, и поздно вечером воспитательница отвела меня домой. И когда она позвонила в дверь, мои папа, мама и бабушка очень удивились…

Было мне лет 9. Отчим уже работал в КГБ и большую часть времени мы его не видели. А те редкие часы, когда он был дома, мать непрерывно жаловалась, что он мной не занимается, я совсем распоясался, не помогаю ей и не учусь достаточно хорошо.

И вот, в один из вечеров мы с матерью опять ссорились. Точнее я выслушивал очередную тираду о том, что я бездельник, у меня нет будущего, у меня такие выдающие родственники, а я всех подвожу.

Я обычно терпел, просил прекратить, а потом начинал орать в ответ и плакать. Так вышло и в этот раз. И в тот момент, когда я начал орать пришел отчим. Мать кинулась в коридор и сказала «Саша, он мне хамит». Отчим держал в руках сверток с лекарствами в стеклянных бутылочках. И с порога, ничего не выясняя, кинул его мне в голову. Было очень больно и обидно. Обидно, что он даже не разобралсяи не спросил в чем дело. А мне очень хотелось его защиты.

Мой отец с 12 лет насиловал меня, пока я не ушла из дома в 16. А моя мама и бабушка делали вид, что ничего не замечают. И когда в 14 лет я открыто закричала им, чтобы они меня защитили, бабушка сказала «Дура, посмотри, до чего ты довела отца!»

У нас была обычная интеллигентная семья - родители с университетским образованием, научные работники. Трое детей, я старшая. И отец нас бил. Маму никогда, только нас, двух девочек, и потом - меньше, слава Богу - младшего брата. Порол с раннего детства. Помню его армейский ремень с пряжкой, потом еще какие-то, сменявшиеся. Системы, расписания в этом не было. Он легко приходил в ярость - от чего угодно. Гуляла и ушла далеко от дома, «не так» себя вела, сказала грубость или подралась в детском саду. Позже, в школе - за все плохие оценки, невымытую посуду, запойное чтение. Кошмар моего детства - проходить мимо отца, если он чем-то недоволен и кричит. Что кричал - даже пересказывать не буду, «дрянь и свинья» были обыденным лексиконом. Но он не пропускал мимо себя без тяжелой затрещины, и я старалась проскользнуть, закрывая голову руками. Очень хорошо помню вкус крови во рту - если удар приходился по лицу, или тяжелый гул в голове - если по затылку. Порка вызывала такой ужас, что я писалась каждый раз в процессе, и потом, зареванная, вытирала за собой лужу. Он доходил до ослепления в ярости и хлестал, пока его не глушил мой визг. В бассейне, куда меня отдали для поправки здоровья - я была хила и много болела - это не для жалости, а для справки - я пряталась попой к кабинке, переодеваясь, чтобы скрыть синяки и избежать насмешек других девочек. Но все равно не удавалось, и я выслушивала от них и стыдилась до немоты - то, что меня бьют, было моим же позором.

Мой отец в первом классе заставлял меня решать задачки через интегралы. И в связи с тем, что я не понимала, он бил меня головой об стол.

Моя мать, когда я делал что-то не так, ложилась на кровать и умирала. Она говорила, что умирает из-за того, что я плохо себя вел. Мне было 4.

Дедушка у меня был видный деятель. Много лет он работал за границей. Каждое лет он брал нас с двоюродным братом к себе. Это было сладкое время.Много солнца, моря, вкусной еды, о которой в Союзе и не слышали. А еще там были улитки. Огромные улитки без панцыря ярко оранжевого цвета. Оооочень красивого J Мне было лет5-6 и эти замечательные красивые улитки занимали все моей внимание. Я очень хотел с ними поконтактировать. Дедуля не разделял моего увлечения и с методичностью зажимал меня между коленей и охаживал ремнем. Называл он его (ремень) «миленький». И если я проявлял к среде излишнее любопытство, то дедуля предлагал мне отведать «миленького».

В школе, куда меня отдали с 6 лет, начался ужас. Не знаю, почему, меня начали травить дети. Избиения стали каждодневной практикой. Мальчишки дожидались конца уроков, чтобы гнать меня как зайца. Домой я добиралась не меньше часа, пристраиваясь к взрослым (никогда не тормозившим), прячась и все же неизменно с разбитой губой, или оторванными пуговицами, или синяками, или прочими детскими потерями. То, что родители не защищали меня в той ситуации, я тогда даже не вменяла им в вину, меня на этом заклинило позже, уже после школы. Первые пять лет были сплошным издевательством. У меня не было друзей, я, сильная и веселая, стала замкнутой, болезненно ранимой, мрачной и саму себя не любившей девочкой. Помните, наверно, фильм «Чучело». Я увидела его тогда, в школе, и испытала шок - кто-то пережил то же, что и я. Одноклассники потом дразнили чучелом. В пятом классе, вернувшись домой с двойкой, я неожиданно для себя не стала дожидаться вечерней порки, а сбежала из дома - будучи ребенком тихим и книжным и повергши тем в шок учителей. Ночь провела на вокзале и в аэропорте. На следующий день от безвыходности вернула сама, отчаянно труся, что отец меня просто убьет.

Мой отец специально замачивал кожаные ремни в каком-то рассоле для того, чтобы пороть нас с братом.

Когда мне было 6, мать бросила нас. Отец требовал, чтобы я стирала, мыла квартиру и готовила еду для него. Так продолжалось много лет, пока я не вышла замуж.

Когда папа объяснял мне уроки, если я не понимала его со второго раза, он топил меня в ванной. Там все время почему-то была налита вода. Это было примерно через день. Мне было 7 или 8. Мама кричала: «Не спорь с отцом!»

Класса со 2-го меня отдали в музыкальную школу. Купили пианино. Ведь мальчик из интеллигентной семьи должен уметь играть на пианино. А я не любил пианино. Каждый раз меня усаживали боем туда. Кончилось это через через пару лет, когда отчим несколько раз ударил меня головой об пианино, а я, утирая сопли, встал, и глядя на них сказал: «Можете убить меня, но я не сяду за пианино». И в этот момент отчим посмотрел на мать и со спокойным лицом спросил: «Ну что? Убивать его?». Это было так страшно, что я до сих пор волнуюсь и слезы наворачиваются, когда вспоминаю об этом. Мать ответила: «Да ладно, пусть живет». Больше я не ходил в музыкальную школу, а ненавистное пианино они продали.

По вечерам, когда отца не было больше суток, мама отправляла меня его искать. Поздним вечером. Я должна была найти в городе и притащить домой пьяного в стельку отца.

Если я плохо себя вела, мама и папа собирали мне мешочек с сухарями и выставляли на улицу, говоря мне, что теперь я должна жить сама, как хочу. На улице был сорокоградусный мороз. Мне было 4-5-6 лет.

Вообще, ремень был нормой воспитания в семье.Обычно, лежу я вечером в кровати, а отчима еще нет. И я думаю, вспоминаю, не натворил ли я чего. И вот в дверном замке заворочался ключ, мать выходит из комнаты, а я натягиваю одеяло на голову и прислушиваюсь. И слышу, что мать говорит на повышенных тонахи упоминает мое имя. Тяжелые шаги отчима, открывается дверь в комнату, и я под одеялом, физически чувствую, как луч света падает на меня. И он такой резкий, тяжелый, и неприятный. И я делаю вид, что сплю в надежде, что может быть спящего ребенка не будут бить. Но отчимвключает свет, срывает одеяло и начинает бить, приговаривая «будешь еще матери грубить? Будешь?», а я плачу и кричу «нет, нет». И паника. Я не знаю что я сделал не так, я не знаю как мне сделать так, чтобы меня перестали бить. И так каждый день, через день. Иногда неделями затишье. Но каждый раз, когда он приходил домой - одеяло на себя, и, затаив дыхание, ждать: войдет или пройдет мимо к себе в комнату.

Лет в пять меня пытался изнасиловать дядя, и когда я закричала и побежала, и рассказала родителям, они мне не поверили, обвинили меня во лжи.

АПД. для тех, кто сомневается, описание видов насилия

Дети взрослеют, и вместе с ними «взрослеют» проблемы их поведения. Народная мудрость гласит: «Маленькие детки - маленькие бедки». Как же уйти от этих бед? Как постараться сделать так, чтобы из бед маленьких не вырастить беды непоправимые? Полностью уйти от проблем и скорбей, наверное, не получится. Но профилактика поведенческих ошибок, а как следствие, и последующих проблем, возможна в том числе и через наказание.

Наказание - уроки, которые дети должны усвоить вовремя; уроки, помогающие не попасть в жизненные трясины и ямы.

Наказание - учитель, помогающий ребенку правильно осознать и осмыслить ошибки своего поведения. Без наказания невозможно становление того разума, который вовремя поможет различить зло и добро - свет и тьму.

Наказание - это наказ, наставление, объяснение, вразумление.

Наказ - показ

Прежде, чем требовать от ребенка выполнения того или иного поведенческого соподчинения, необходимо объяснить - «зачем, почему…, что получится, если…». Чем меньше возраст ребенка, тем ярче «наказ» переходит в показ. В развитии детского мышления первым и ведущим является наглядно-действенное мышление, т. е. смотреть и делать. Поэтому и главным методом любого обучения является «образец», т. е. показ как надо сделать.

На консультации: Малыш хлопает маму по руке и смеется. Мама сначала молчит, улыбается, потом сердится, а затем обращается к психологу: «Почему ребенок злой, ему нравится причинять боль?!»

Ребенок, конечно, не злой, и его действия - игра. И тут как раз подходит метод показа образца поведения. Возьмите любую игрушку и эмоционально ярко и выразительно покажите, как «больно», «горько» стало игрушке. Покажите, как надо утешить, пожалеть, погладить, приласкать, успокоить. Показывая, расширяйте словарь ребенка. Показ и слово лягут в память ребенка, а память - это опыт, который научит играть, а потом и общаться с детьми. Ребенок, умеющий играть, как правило, реже ссорится и имеет больше друзей.

Наказ - оценка

Есть разные способы наказания.

Есть наказание без слов, когда родители всем своим видом показывают свое отношение к поступку или поведению ребенка. Подобная эмоциональная выразительность не только лицом, но и всеми жестами, часто становится хорошей шпаргалкой для ребенка. Мама спокойно кивает головой, улыбается, показывает жестом руки, что все хорошо, и малыш понимает оценку своего действия. Но вот ее лицо стало жестким, глаза колючими - что-то не так в его поведении. Конечно, использование такого вида наказания целесообразно для детей трех-четырех лет и старше.

И смысловая тональность родительского слова - это тоже наказ и наказание. «Хорошо, хорошо», - говорит мама, но таким голосом, что всем понятно, что все «очень плохо». Дети очень рано, уже в младенчестве понимают выразительность интонаций, чувств, настроений, поэтому чем раньше они научатся видеть родительское состояние, отношение, тем меньше конфликтов будет в доме.

В воспитании нет мелочей, следует почаще задавать ребенку вопросы типа: «Как ты думаешь, я не устала?», «Посмотри на мои глаза, они веселые или не очень?» И обязательно надо учить ребенка искать причину этого состояния. Да - это терпение, но за ним результат будущего внимания, чуткости к родителям и окружающим людям.

Наказ - объяснение

Из проективного обследования: «В комнате на столе лежит конфета, рядом никого нет - как ты поступишь?»

Ответ ребенка:

Алеша 5,1 лет: «Я её съем, никого нет, спросить ни у кого нельзя».

Наташа 5 лет: «Нет, брать нельзя, вдруг отравленная, умрешь».

Вика 5,3 лет: «Позову брата, ругать будут двоих, и так не страшно».

Ольга 5,1 лет: «Не возьму - чужое брать нельзя, это воровство».

Необходимо подводить малыша к ответственности за все, что он делает. Уже с пяти лет в поведении ребенка должен проявляться эмоционально-волевой контроль. Он выражается в сознательном подчинении родительским требованиям, если они рассказывали, объясняли, почему надо им подчиняться. Эмоционально-волевой контроль, конечно, носит неустойчивый характер, поэтому вновь и вновь придется показывать результаты неправильных поступков.

К пяти годам ребенок может и должен давать оценку своим поступкам. Это обусловлено и законами психофизиологического развития: в познавательном процессе ребенка появляется новое образование - творческое активное воображение, которое дает возможность планировать любой вид деятельности и предполагать последствия своих действий.

А к семи годам эмоционально-волевой контроль у ребенка должен быть сформирован. Это самый главный показатель зрелости ребенка, его готовности к новой школьной жизни, т. к. малыш может подчинить свое «хочу» требованию «надо».

В чем разница между наказанием и истязанием? Как побороть детское непослушание?

Когда же наказание перестает быть благодатным учителем и становится истязанием?

В «Толковом словаре» В.Даля есть ряд определений понятия «истязать». Наиболее характерные значения: томить, вымучивать, вынуждать, вымогать. Как часто «педагогические» воздействия родителей подходят под эти понятия! Истязание - это отказ от поиска путей взаимопонимания, это чаще всего накатанный штамп слов и действий. И, конечно, потеря всякого разумения, что перед родителями не состоявшийся заматерелый преступник, а ребенок.

Часто мы, родители, даже не подозреваем, что наше воспитание - это истязание! Есть много «благовидных» форм этого воздействия. Например, наши человеческие амбиции, где мы вымучиваем наших детей сделать или добиться того, что подчас выше их возможностей, например, требуем быть первым.

Воспитание переходит в истязание, когда мы, родители, перестаем понимать и принимать немощи нашего ребенка - стыдимся его. Наша тщеславная самость затмевает разум нашего родительского сердца. Как легко в присутствии третьих лиц мы небрежно даем оценку нашему ребенку: «Он безрукий, у него все вываливается из рук»!

Длинные нотации и обличения - это тоже своего рода истязания. Результат этих «вразумлений» - образование душевной дебелости: не усвоение поучительных уроков, а отторжение таковых. Формируется лицемерие, двоедушие, пренебрежение к словам. «Опять одно и то же!» - вот, что выносит ребенок от такой беседы с родителями.

Гнев, раздражение, усталость - весь арсенал физических и душевных недомоганий, который родители обрушивают на ребенка в виде злых одергиваний, криков - это тоже истязание, результатом которого становится страх, переходящий у детей в невротические состояния, логоневрозы, гиперкинезии, энурезы.

Телесные истязания - это ненависть и ослепление, где нет родительского начала. Родители обрушивают на ребенка поток безумия, где нет ни одной мысли, никакого человеческого чувства, а только ярость. А между «бить» и «убить» - только одна буква!

«Не будь побежден злом, побеждай зло добром»

Если рука поднялась, чтобы вразумить, или начинается словесная атака - надо остановиться! Хотя бы на полсекунды. Надо честно ответить себе: я сейчас люблю своего ребенка, или это накал моего негодования? Если нет этой простой и мудрой любви, а лишь накипь гнева, то нельзя спешить. Впоследствии будет стыдно и за действия, и за слова, которые были обрушены на малыша. Следует уйти, перемолчать, но не дать злобному гневу вырваться в действие против ребенка. Только приведя свои чувства в порядок, можно вразумлять и наставлять своего ребенка.

И пусть верностью выбранной тональности наказания будут наши родительские чувства и переживания. Что в нашей душе после «педагогического воздействия»? Душа не даст солгать: мучает совесть, стыд - значит, воздействие неверно!

Более того, одна ошибка порождает многие последующие. Родители могут начать заискивать, «подлизываться», искупать свою вину. И вместо урока, подчас сурового, ребенком усваивается родительская «плохость» - ведь была возможность усомниться в справедливости наказания.

Наказание, как неотъемлемая часть воспитания, в любом виде должно быть прикровенным и интимным. О нем должны знать только двое: ребенок и тот, кто рядом. Мы, взрослые, тяжело переживаем любые замечания, высказанные нам при посторонних. Мы подчас не понимаем и не помним сути сказанного, но обиду помним и подчас разбираемся только в том, как нам было сделано замечание. Что же говорить о ребенке?

Куда направить наказание

Волевое соподчинение требованиям родителей формируется на протяжении всего детства от младенчества до…. И наказание должно быть направлено на значимые для души ребенка эмоциональные переживания, т. е. на чувства. К ним можно отнести:

Чувство «принадлежности» к родителям. На вопрос «ты чей?» должен прозвучать ответ: «я мамин, я папин», поэтому наказанием для малыша будет такой, например, вопрос: «А мой ребенок так бы поступил?» Эта отстраненность от принадлежности родителям для ребенка - очень серьезное вразумление. А потом следует объяснить, каким должен быть ребенок, как бы он поступил, чтобы не огорчить родителей.

Чувство родительской значимости. Наличие этого эмоционального переживания тесно связано с опытом совместных игр, открытий, занятий, т. е. чем больше общения с ребенком, тем более значимым становится наказание в виде лишения этого общения.

Чувство «праздника». Умение родителей в каждой мелочи увидеть неожиданное, новое, необычное, радостное рождает неиссякаемый интерес к родителям, утверждает доверие к ним. Наказанием будет, если ребенок лишится этого «праздника».

Чувство «собственности». Это, как и чувство «принадлежности», тесно связано с эмоциональным этносом дома: семейного уклада, привычек, традиций; малыш с трудом отдает свои игрушки, вещи не потому, что он «жадный», а потому, что это его «дом». И лишение «собственности» может стать для ребенка серьезным вразумлением.

Душепагубные проявления

В поведении детей надо вовремя увидеть и искоренить душепагубные поступки. К ним можно отнести разнузданную вседозволенность в виде гневных проявлений.

Малыш в досаде, сердясь на родителей и на еду, смахивает хлеб со стола, бросает на пол. Как отнестись к такому поведению? Строго, очень строго! Небрежное отношение к еде не должно ускользнуть от родительского внимания, т. к. за этими проявлениями детского негодования возрастает душепагубное чувство неблагодарности, потребительства.

Нельзя позволять ребенку упражняться в гневливости, раздражении, капризах. Надо искоренять самые первые росточки разнузданности. Может быть, вразумление будет строгим и болезненным, но ведь и лекарства чаще всего горькие.

Ребенок толкнул, пихнул, ударил… К самому малому проявлению агрессии нельзя относиться снисходительно! Малыш как можно раньше должен усвоить правило о неприкосновенности человека. Никому и никогда нельзя причинять боль и страдания.

Когда победителей нет

Каждый ребенок требует своего подхода, и надо стараться искать правильную тональность, подходящее время для вразумлений. Но как часто сами взрослые попадают под эмоциональный молот бунта ребенка и пытаются остановить его в сердцах, со злобой и раздражением, еще больше заражая негодующего ребенка.

Злоба - это бессилие. Родителям необходимо знать важнейший психофизиологический закон - в состоянии возбуждения малыш действительно не слышит и не видит родителей, видит, конечно, как объект, но не воспринимает их действий и слов. Результат один: родители раздражены упрямством ребенка, его «бестолковостью», его «нарочно деланием нам назло». И здесь, как правило, заканчивается воспитание и начинается истязание. Победителей нет. Все побежденные!

В момент возбуждения ребенка необходимо искать пути и способы, чтобы в его глазах появился интерес. Словесные объяснения в такой ситуации не успокоят ребенка. Надо переключить его внимание на действия, т. е. малыш должен родителей увидеть . Можно хлопнуть в ладоши перед лицом ребенка, спрятаться за него, т. е. делать действия непривычные, чтобы малыш «вдруг» увидел нас.

Если малыш разошелся не на шутку и ничем отвлечь невозможно, можно взять кричащего ребенка в охапку и бегом в другое место, где новые впечатления, стоит воспользоваться его познавательной потребностью. Не надо ждать, когда ребенок успокоится сам, не стоит давать эмоции капризного гнева укореняться.

Но иногда нарушение поведения связано с переутомлением ребенка, в этом случае, по возможности, надо выполнить просьбу малыша. Уставший ребенок не в состоянии переключать свое внимание, и попытки его отвлечь затягивают негативное эмоциональное состояние.

Не рядом, а вместе со своим ребенком

После боя кулаками не машут, а включают разум, чтобы понять причину произошедшего. Произошел конфликт? Не стоит стремиться разобраться в сути по горячим следам. Надо успокоить ребенка, отмыть все следы отбушевавшей ссоры, дать остыть. Не надо начинать разборок, бесед. Нужно просто проявить молчаливое участие и сострадание, на которое способны мама и папа.

Что бы ни случилось, ребенок должен знать, что в его семье его поймут и помогут, что есть место, где его любят и ждут!

А когда страсти улягутся - вот время для беседы, чтобы понять, что ребенок сделал не так. В любой ситуации ребенок должен ответить на вопрос: «Что я должен понять? Чему я должен научиться? Почему это случилось со мной ?» Необходимо разбирать поведение только своего ребенка , так можно помочь ему трезво оценивать свои , а не чужие поступки. Хорошо бы научить ребенка работать над собой, только говорить об ошибках надо с любовью, просто и коротко, без длинных нотаций и обличений. Короткое наставление ложится в душу надолго, а длинные нотации забываются сразу же. Если ребенок просит вас о помощи - помогите! Если ребенок о помощи не просит - помогите! Всегда надо быть не рядом, а вместе со своим ребенком.

И, конечно, у обоих родителей должна быть единая цель, одно духовное направление в формировании и воспитании души ребенка. А вот методы и приемы могут и должны быть разными. Кто-то берет лаской, кто-то строгостью. Не должно быть в воспитании духа ревности и соперничества, перетягивания ребенка от одного родителя к другому. Необходимо деликатно отойти в сторону, когда другой родитель вразумляет, наставляет ребенка. Присутствие даже самого родного человека подчас мешает искренности, доверительности, глубине общения.

Наказывая, нужно любить своего ребенка, тогда наказание станет наказом - путеводителем по всей его жизни. За добрый наказ идет благодарность и почитание тех, кто вразумляет, наставляет, т. е. вас, дорогие родители!

Подготовила Тамара Амелина